Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Каковы были причины «бунта на корабле», и почему господин Брикос не пожелал встретиться с куратором, из дела не ясно. Бедный остзеец фон Гене! Его практичный и упорядоченный ум не мог и вообразить, что так можно себя вести. Это и понятно: ведь он не был греком.

Проникновение России в Латинскую Америку началось с учреждения там русских консульств. Когда в 1808 году португальский двор с принцем-регентом Жуаном после вторжения в страну войск Наполеона бежал в Рио-де-Жанейро, Александр I дал указание своему канцлеру установить дипломатические отношения с Бразилией и назначил посла в США Ф. П. Палена одновременно послом в Бразилии. Для Палена представлять Россию в Рио-де-Жанейро из Вашингтона оказалось весьма затруднительным, и Н. П. Румянцев (1754–1826)[116] направил туда консулом крупного коммерсанта Ксаверия Ивановича Лабенского. Канцлер лично подготовил консулу инструкцию, но Лабенский до места своего назначения не добрался. Всё дело снова подпортила «англичанка», распространившая слухи о том, что Лабенский — агент Наполеона.

Как бы то ни было, но честь дипломатического освоения Латинской Америки принадлежит консульским чиновникам. Вместо Лабенского в Бразилию в 1812 году поехал принявший российское подданство немецкий учёный-энциклопедист Георг Генрих (Григорий Иванович) фон Лангсдорф. Он сам предложил свою кандидатуру, написав Румянцеву, что пять лет пробыл в Португалии, овладел португальским языком и хорошо усвоил культуру и обычаи этого народа. Кроме португальского и родного немецкого Лангсдорф прекрасно говорил на французском, английском и русском языках.

Консула сопровождали жена и четыре стажёра — Ф. Душкин, Н. Танненберг, И. Горбунков и П. Кильхен — и три художника. До бразильской столицы они доплыли лишь в апреле 1813 года. «Образилившиеся» португальцы приняли русского консула тепло, Лангсдорф оказался к тому же искусным доктором, который стал пользовать членов бразильского правительства. В 1815 году в Рио-де-Жанейро прибыл поверенный в делах А. В. Сверчков, принявший от Лангсдорфа дипломатические обязанности. Сверчков завоевал доверие как принца Жуана, так и его супруги Карлотты-Хоакин, несмотря на то, что царственные супруги ненавидели друг друга.

Сверчков пробыл в Бразилии недолго, и Лангсдорфу пришлось во второй раз, до прибытия посланника Ф. В. Тейля ван Сераскеркена, одного из военных агентов Барклая де Толли, принять на себя обязанности дипломатического представителя России, о чём он исправно доложил К. В. Нессельроде. Когда Рио-де-Жанейро в ноябре 1823 года посетил направлявшийся на Русскую Аляску О. Е. Коцебу его там встретил вице-консул Кильхен. Интерес Александра I, а потом и Николая I к Бразилии оказался устойчивым. В 1829–1831 годах при дворе короля Педру I (1798–1834) был аккредитован посланник Ф. Ф. Борель, умный и опытный дипломат эпохи Александра I[117].

В 1825 году у России было 24 штатных генеральных консульства, 21 консульство, 11 вице-консульств и три консульских агента. Далее в политике Министерства иностранных дел наметилась тенденция к экономии средств, к сокращению числа штатных и к росту внештатных консульских учреждений. В последний год царствования Николая I у России было 18 генконсульств, 20 консульств и пять вице-консульств, а почётных консульств стало 84.

В царской России консульские функции часто осуществлялись губернаторами пограничных губерний, командующими армиями, находившимися на чужой или пограничной территории, а также капитанами морских судов. Вот любопытный документ о присоединении Сахалина к империи и пожаловании его жителям российского подданства:

«1806 года октября…дня. Российский фрегат "Юнона" под начальством флота лейтенанта Хвостова[118]. В знак принятия острова Сахалина и жителей оного под всемилостивейшее покровительство российского императора Александра I старшине селения, лежащего на восточной стороне губы Анивы, пожалована серебряная медаль на Владимирской ленте. Всякое другое судно, как российское, так и иностранное, просим старшину сего признавать за российского подданного».

Как мы уже говорили, в обязанность консульств входят учёт русских эмигрантов в стране пребывания и наблюдение за русской колонией. Естественно, Третье отделение использовало их для сбора сведений о неблагонадёжных русских подданных. Дело это было щекотливое и для дипломатов непривычное. А. И. Герцен в своей книге «Былое и думы» описывает, как его неожиданно навестил российский консул в Ницце и передал ему повеление Николая I вернуться обратно в Россию. Консул, по всей видимости, человек мягкий и совестливый, воспринял это поручение не без внутренней борьбы. Александр Иванович, у которого накануне русское правительство отняло родовое имение, отнюдь не был настроен любезничать и всю свою ненависть к самодержавно-крепостническому строю обрушил на бедного чиновника.

Консул, зачитывая присланную из Петербурга бумагу, встал, но не из уважения к хозяину дома, как было подумал Герцен, а из уважения к тем, кто его послал: к графу К. В. Нессельроде и шефу жандармов графу А. Ф. Орлову. Каково же было удивление консула, когда он услышал от хозяина, что тот никуда ехать не собирается.

— Да как же это? — сокрушался консул. — Позвольте, чего же я напишу? По какой причине? Что же я скажу — ведь это ослушание воли его императорского величества!

— Так и скажите, — предложил Герцен.

— Это невозможно, я никогда не осмелюсь написать это, — лепетал чиновник и всё больше краснел. Он предложил Герцену сказаться больным, но тот, естественно, отказался. Договорились, что Герцен сам напишет ответ в Петербург, адресованный графу Орлову — вариант обращения Герцена к себе лично консул отверг, опасаясь неприятностей.

Позже русские дипломаты, конечно, свыкнутся с поведением революционеров и услышат от них и не такие дерзкие ответы. А пока — на дворе стоял 1849 год — им всё это было в новинку, странно и страшно.

Писатель В. В. Крестовский, отправившийся в 1880 году в кругосветное путешествие с экспедицией адмирала С. С. Лисовского, в турецком городе Смирна имел возможность общаться с почётным консулом России, который выступал в роли экскурсовода по местному базару для русских моряков. Это был любезный и очень обязательный человек, но имел один недостаток: он не только не говорил, но и не понимал ни слова по-русски. «При всех достоинствах таких консулов позволительно, однако, усомниться в их полезности, — сетует писатель. — И в самом деле, для кого и для чего они здесь существуют?» Ведь ни один русский приказчик или купец, не владеющий французским, турецким или греческим языками, не смог бы объяснить ему своё дело! Значит, нужно искать переводчика, владеющего умением написать деловую бумагу и оформить её в соответствии с канцелярскими требованиями. «Представьте же, какая это сложная… и дорогостоящая процедура, — возмущается писатель, — и каким это способом будет какой-нибудь Пахом Ферапонтов… из Весьегонского уезда отыскивать себе переводчика, если даже в составе лиц, служащих в консульстве, нет ни одного человека, понимающего по-русски?»