Секрет моей матери - Никола Скотт

— Как тебе удается угадывать, когда мне нужно принести еду? — спросила я, беря у него из рук поднос и ставя его на столик в прихожей.

— Мне нравится тебя кормить, — просто ответил Эндрю. — Кто-то же должен это делать.

Он убрал волосы с лица. Его глаза прищурились. Так бывало всегда, когда он был доволен собой, и когда мой друг улыбнулся мне, со дна живота вверх поднялись пузырьки счастья и, сладко щелкнув, лопнули.

— Неужели Венетия не мечет громы и молнии из-за того, что меня нет? — поинтересовалась я, чтобы скрыть смущение.

Эндрю продолжал усмехаться себе под нос.

— Все пьяны, за исключением твоего отца и младшей сестрицы, которая так увлеклась дегустацией пирога, что совершенно о тебе забыла.

Я все же в этом сомневалась.

— Яблочный пирог, который ты испекла, — райское наслаждение, Эдс.

— Ты поэтому такой милый? — спросила я, глядя на Эндрю с некоторой опаской. — Надеешься переубедить меня насчет «Le Grand Bleu»?

— Господи, нет. — Он небрежно махнул рукой, проворно открывая бутылку шампанского и разливая его по бокалам. — На самом деле я очень рад, что все это уже позади.

— Правда? — подозрительно переспросила я.

— Да, рад, — решительно отозвался он, вручая мне бокал. — Пей.

Эндрю поднял бокал, и я подняла свой, продолжая глядеть на него поверх кромки. Я пригубила шампанское и почувствовала, как оно стекает по горлу, восхитительно холодное и колючее. Я выпила бокал залпом, с жадностью ощущая приятную прохладу. Почти в ту же секунду удовольствие проникло в мои вены, и я покачнулась. Эндрю протянул руку, чтобы поддержать меня, и тут до меня дошло, что мы стоим очень близко друг к другу и в залитом вечерним солнечным светом холле чрезвычайно тихо.

— Так ты, говоришь, рад? — уточнила я, скорее для того, чтобы нарушить сгущающуюся тишину.

Не осмеливаясь отстраниться, я заставила себя опустить глаза и посмотреть на его выцветшие джинсы.

— Да, — отозвался Эндрю, и я увидела, как его колени немного согнулись и он наклонился, чтобы заглянуть мне прямо в глаза. — Рад. И ты тоже должна радоваться. В конце концов, два шеф-повара не должны состоять в близких отношениях.

— Ну да, ты так и сказал, — пробормотала я, — и что…

Однако я тут же забыла, что хотела спросить, потому что события внезапно приняли очень странный поворот: лицо Эндрю оказалось так близко, что я увидела тонкую линию вокруг его синей радужной оболочки, а потом он поцеловал меня, очень крепко и очень долго, и я зажмурилась, успев подумать только о том, что меня никогда, никогда в жизни так не целовали. Я ощутила бесконечное падение, а когда наконец снова почувствовала под ногами землю, так и не вспомнила, что хотела сказать минутой ранее.

— Зато владелец кафе и шеф-повар, думаю, очень легко поладят между собой, — улыбнулся Эндрю.

— Я… ага, — пробормотала я.

Тяжело дыша, я обмякла в его объятиях, совершенно не уверенная в том, что смогу твердо стоять на ногах.

— Хочешь пойдем вниз, к остальным? — Эндрю кивнул в сторону кухонной двери. — Нет? Ты уверена?

Он улыбнулся и, притянув меня к себе, снова поцеловал, а я крепко держалась за него, вцепившись в его светлую хлопковую рубашку, ощущая запах чистоты и мечтая испытывать такое же ощущение свободного падения всегда, а когда вдруг распахнула глаза, опасаясь что-нибудь пропустить, обнаружила, что Эндрю смотрит прямо на меня, и глаза у него такие синие, такие теплые, такие счастливые, что мне вдруг, как ни странно, захотелось заплакать. Наконец он нехотя отстранился. Не отпуская моей руки, Эндрю поставил бокалы на столик и наклонился, чтобы поднять с пола мою сумку.

— Тогда пойдем, — произнес он, подталкивая меня к двери. — Пойдем скорее, пока никто ничего не заметил. И давай возьмем немного пирога на дорожку.

— Она должна быть где-то здесь! Думаю, нам нужно повернуть налево…

— О да, смотри, вот та маленькая дорога, о которой говорила Гарриет.

Я сидела впереди и указывала на знак, едва заметный в просвете между живыми изгородями. Фиби пронзительно вскрикнула, делая поворот, от которого у меня волосы встали дыбом, а затем покатила по узкой тропке, которая должна была привести нас к Хартленду.

Именно так я это себе и представляла, думая о том, как моя мать ехала сюда на отцовском «Моррис Майноре» много лет тому назад. Но вместо юной девушки, выглядывавшей в окно автомобиля и ощущавшей горечь и пустоту, теперь по залитым солнцем английским ландшафтам ехали мы с Фиби, от Лондона к побережью, включив музыку на автомагнитоле, а на заднем сиденье стояла огромная корзина для пикника. Фиби, усадившая меня пару часов тому назад в свой маленький «Бокстер», выглядела просто роскошно. Она загорела и чувствовала себя на водительском месте как рыба в воде, несмотря на то что ее живот с малышом из пробирки упирался в руль автомобиля.

Надев огромные солнцезащитные очки и самый симпатичный из маминых шарфов, я сидела, пристегнувшись, на пассажирском месте, постоянно передавая сестре жевательные конфеты и чипсы с креветками, которые, несмотря на все мои усилия, стали ее диетой на время беременности. Эндрю бросил всего один взгляд на двухместную машину, огромную пачку чипсов и сидящую за рулем Фиби, жестами показывавшую ему, что все просто отлично, деликатно отказался от ее предложения подвезти, сел вместо этого в свою собственную машину, в которую посадил моего отца, и строго-настрого велел Фиби не убить меня по дороге. Она действительно очень быстро водила машину, моя сестра-близняшка. По моему мнению, точно так же она вела себя, сидя за штурвалом «Боинга 747».

Мы приехали очень быстро. У больших ворот с орнаментом нас уже ждала Гарриет. Помахав рукой, она подошла ближе, открыла дверцу со стороны Фиби и помогла ей выйти наружу, а я тем временем медленно выбралась со своей стороны, не сводя глаз с ворот и того, что находилось за ними. Гарриет начала открывать замок, висевший на большой ржавой цепи, и Фиби подошла ко мне и взяла меня под руку. Так мы с ней и стояли, глядя на дом и сад, где все началось.

Вокруг, насколько хватал глаз, было зелено. Деревья и кусты пышно разрослись, их корни оплели остатки надворных построек, цветы и кустарники морем разлились вокруг древесных стволов, пробились в расщелины рассыпающихся стен. И посреди сада, который был теперь похож скорее на жизнерадостные буйные дебри, стоял дом, точно такой, как описала в дневнике мама: два небольших крыла, примыкавших к основному зданию, широкая, посыпанная гравием подъездная дорога, ведущая к тому месту, где когда-то была входная дверь. Однако камень медового цвета и красивые оконные рамы, синевато-серые крыши, по которым утром (когда моя мама просыпалась, чтобы сделать запись в дневнике) бродили голуби — всего этого больше не было. От Хартленда остался лишь остов, разваливающийся на части. Вместо окон зияли пустые проемы. Обломки каменных стен почернели, левое крыло, в котором начался пожар, было почти полностью разрушено. Тут тоже царил сад. Он проник в дом, поначалу, думаю, с опаской, потом — смелее, пока его побеги и корни не начали бесконтрольно расползаться во все стороны. Семена, принесенные морским бризом в рассыпающиеся стены, проросли, и похожая на пустельгу птица свила гнездо на самой высокой стене справа. Все это должно было бы действовать удручающе, и, возможно, для Гарриет, которая подошла к нам и встала рядом, положив руку Фиби на плечо, так оно и было. Однако было нечто настолько живое, зеленое, сочное в этих руинах, наполовину скрытых в дебрях сада, что оставалось лишь улыбнуться этому невероятному изобилию, которое удивительным образом отражало далекое эхо восторга, который мы уловили на страницах дневника моей матери, датированных летом 1958 года.