Гунны – страх и ужас всей Вселенной - Вольфганг Акунов

Но беспокойные времена и великие армии, принесшие все эти предметы на Каталаунские поля, унесли их с собой. Мертвецы остались с тем, что имели, а живые ушли с тем, что смогли взять с собой. Ведь даже в кровавой сентябрьской битве 451 г. были не только павшие, но и уцелевшие. Еще способные идти, ехать верхом, и сохранившие боеспособность. По милости коварного Аэция, Аттиле удалось увести обратно на восток, за Рен, остатки своих гуннов. А Валамиру, Эдекону и Ардариху – остатки своих германцев.

Но нескольким тысячам гуннов слишком тяжкие ранения не позволяли присоединиться к этому отходу в неизвестность (ведь отступающим в любой момент могло быть навязано новое сражение).

«Аттила, заметив отход готов (везеготов Торисмунда – В.А.), долго еще оставался в лагере, предполагая со стороны врагов некую хитрость, как обыкновенно думают обо всем неожиданном. Но когда, вслед за отсутствием врагов, наступает длительная тишина, ум настраивается на мысль о победе, радость оживляется, и вот дух могучего короля (царя – В.А.) вновь обращается к прежней вере в судьбу (избравшую его для покоренья мира – В.А.» («Гетика»).

Как и все историки, Иордан ничего не сообщает нам об участи «маленьких людей» – брошенных Аттилой на произвол судьбы раненых гуннов, больных, женщин, детей и обозной прислуги. Вероятно, их было достаточно много для того, чтобы отбиться от враждебного местного населения. В конце концов, среди оставшихся было немало опытных воинов. А может быть, местные и не думали лишать их жизни. Принимают же береговые жители в свою среду потерпевших кораблекрушение, независимо от их происхождения и прежних немерений. Хотя в былые времена таких кое-где обращали в рабство и даже убивали по т.н. «береговому праву»…

Итак, Аттила избежал судьбы Адольфа Гитлера, покончившего с собой и сожженного в кольце вражеского окружения (как намеревался поступить и царь гуннов). Он также избежал, в отличие от Наполеона I, спасшегося бегством из России в 1812 г., печальной необходимости признаваться своему народу в гибели «Великой Армии», поход которой завершился полной катастрофой. Да и войско, которое царь Аттила, благодаря своевременно возведенным лагерным укреплениям, смог спасти от истребления и привести назад в Паннонию, было все еще столь внушительным, что по пути через пол-Галлии и всю Германию никто не осмелился на него напасть. Как бы этого многим ни хотелось…

В отличие от «корсиканского чудовища», Аттиле не пришлось проделать свое зимнее отступление через всю Европу в санях и с закрытым лицом, чтобы никто его – не дай Бог! – не узнал. «Бич Божий» гордо ехал на лихом коне во главе своих все еще грозных войск. Для организованного отхода им был избран наикратчайший путь через Трикассий на Базилею, современный Базель, а оттуда – к Истру, светлоструйному Данубу, хорошо известному всем гуннам, чтобы поскорей вернуться в центр своей державы.

И все же, много тысяч его лучших воинов пали на Каталаунских полях. Никогда им было больше не увидеть родные кочевья на Тиссе, ставшие, за время жизни двух поколений, новой родиной для гуннов. 60–70 000 гуннов, готов, франков и бургундов спят под (Дуро) Каталауном уже более 1500 лет, упокоившись навечно. Однако именно в этот несомненный факт современники и потомки никак не могли поверить. Так, например, позднегреческий философ Дамаский (458–533) утверждал в жизнеописании Святого Исидора, что, «после того, как воины (сраженные на Каталаунских полях – В.А.) утратили боеспособность и пали, их души еще три дня и три ночи продолжали стойко сражаться, не уступая ни силой рук, ни своим мужеством живым бойцам. Можно было даже видеть и слышать, как образы душ (так в тексте Дамаския – В.А.) нападали друг на друга, с лязгом скрещивая оружие. Говорят, что людям по сей день являются видения бойцов всех времен, не издающих, однако же, ни малейшего звука, хотя и подражающих во всех своих действиях живым ратоборцам».

Дамаский слышал о битве лишь это, не зная даже названия места, в котором она произошла. И все же его описание точно соответствует легендам каталаунских крестьян, согласно которым великая битва (продолжавшаяся, согласно Иордану, лишь один день, так, как того желал Аттила), это сражение между павшими на холме Пьемон, между мертвецами обеих противоборствующих сторон, якобы продолжается в небесах по сей день. При этом они не кричат, как живые бойцы. Нет, в небе слышатся лишь обрывки предсмертных стонов, неясный шум, как от ветра, невнятное бормотание…

Кстати говоря, «бормотать» по-немецки – «мурмельн» (murmeln), по-английски – «мармер» (murmur), по-голландски – «мурмелен» (murmelen), по-датски – «мумбле» (mumble), по-шведски – «мумлар» (mumlar), на других германских языках – аналогично. Любопытно, что близ расположенного недалеко от «поля побоища Аттилы Мундзуковича» шампанского город Мурмелон-ле-Гран («Большой Мурмелон») в годы Первой мировой дрались с немцами за французскую провинцию Шампань бригады Русского экспедиционного корпуса. Их подвиг восславил в одной из своих замечательных песен наш современный бард Виктор Леонидов. В раннесредневековую, франкскую эпоху Мурмелон назывался, судя по сохранившимся документам, «Мурмерей» (лат. Murmereium) или «Мyрмерон магн» (Murmeronum magnum), т.е. «Большой (Великий) Мурмерон». Не содержится ли в этом названии воспоминание о «бормотании» воинов-призраков в небе над кровавыми Каталаунскими полями? Воспоминание, сохранившееся в коллективной памяти потомков сражавшихся на них древних германцев… Мы ведь помним, что готы и гепиды пришли с территории нынешней Швеции, бургунды – с территории нынешней Дании и т.д.?

Образ вечно сражающихся над землей мертвых воинов, павших на этой земле, напоминающий «Дикую Охоту» бешеного бога мертвецов и колдунов Одина-Вотана-Водена, вошел в германские народные верования. Не будем забывать, что в V в. район Каталауна де-факто был германским (хотя де-юре все еще считался римским). Романский элемент был тогда выражен там довольно слабо. Впрочем, во всем Античном мире, как и у возникших на его развалинах романских народов, бытовало широко распространенное представление, что мертвецы продолжают после смерти предаваться своему последнему прижизненному занятию. Соответственно, и павшие воины продолжают биться друг с другом над полями битв, в которых были убиты. Поэтому со столь многими полями сражений связаны соответствующие легенды. Но вера в небесную схватку душ убитых воинов, связанная с битвой на Каталаунских полях, заняла совершенно особое место в германском героическом, и в первую очередь – в нордическом (скандинавском) эддическом эпосе. Согласно которому павшие воины возносятся избирающими их для загробной жизни божественными девами-воительницами (валькириями) в небесные палаты Одина – Вал(ь)галлу или Вальяскальв («Чертог избранных»). Там они дни напролет продолжают сражаться друг с другом (как когда-то бились в своей земной жизни). А вечером, перебив друг друга, снова оживают и пируют всю ночь напролет – до утра следующей небесной битвы. И так продолжается до последнего сражения с силами Мирового Зла в час Гибели (Сумерек) Богов – Рагнарёк, знаменующего конец света и уничтожение всего живого.

«Такой битвы народов больше не бывало до самого Нового Времени, и потому вполне понятно, что она надолго сохранилась в памяти, со временем приобретая легендарные черты. Масштабы и значение той битвы были воистину непревзойденными, однако лишь благодаря им одним она не смогла бы стать предметом героического эпоса. Требовалось еще что-то, придающее ей человеческое и трагическое содержание. Это была не просто битва народов, но братоубийственная битва готов («гуннских» остготов – В.А) против готов («римских» вестготов – В.А.). Таково ее трагическое значение; но ее символом, делающим ее предметом поэтического творчества, и ее кульминацией стала личная судьба тех, кто возглавлял народ (готов – В.А.): царь вестготов гибнет, пораженный остготской стрелой, причем Теодорих принимает смерть не от кого-то из безымянной массы, нет, его противник – тоже княжеской крови, ибо Андагис, метнувший стрелу (а не копье, и не дротик – В.А.), также – отпрыск готского царского рода Амалов» (Вольфф).