Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

Питер попросил: «Представьте меня фрейлейн фон Вальденбург, пожалуйста».

После выступления фрейлейн фон Вальденбург переоделась в сшитое по косой, струящееся платье сиреневого шелка. У нее была узкая, нежная спина, пахло от девушки свежими цветами. Косы Габриэла уложила на затылке. Геббельс подвел к ней, как выразился рейхсминистр, ближайшего помощника фюрера Мосли. Габи подала герру Кроу руку для поцелуя.

Габи получила письмо от Генриха, городской почтой. В короткой записке говорилось: «Дорогая фрейлейн фон Вальденбург, прилагаю ноты заинтересовавшего вас отрывка из Бетховена». Габи сидела над нотами, с карандашом в руке: «Герр Питер Кроу. Конечно, я с ним потанцую».

Аарону о задании знать было не нужно. Габи потихоньку готовилась к отъезду, передавая уроки знакомым частным преподавателям. Генрих хотел перенести тайник в другую квартиру. Габи надо было выбрать безопасное время для визита группы.

– Не сегодня, – решила она, танцуя с Питером, – сегодня Аарон у меня ночует…, – Габи, невольно, покраснела. От квартиры рава Горовица было ближе до синагоги, но Аарон часто оставался у нее. Он даже принес посуду.

– Мне хочется, чтобы тебе было уютно, – Аарон обнимал ее, – ты здесь выросла, а я снимаю комнаты.

В первый раз все случилось тоже в ее квартире, когда Аарон пошел провожать Габи, после вечеринки в еврейском кафе. У двери подъезда, рав Горовиц, повертел шляпу:

– Фрейлейн фон Вальденбург, я не знаю, как это сказать, и вы меня, наверное, посчитаете сумасшедшим…, Аарон прервался:

– Я такого никогда в жизни, никому не говорил, фрейлейн фон Вальденбург…, – Габи теребила сумочку. Рав Горовиц рассказывал ей о Святой Земле, и о Нью-Йорке. Габи очнулась, когда они все-таки добрались домой, через три часа после того, как ушли из кафе.

Они стояли у ограды кладбища на Гроссе Гамбургер штрассе. Рав Горовиц упомянул, что здесь похоронен Моше Мендельсон. Габи кивнула:

– Я знаю. Рядом и мои семейные могилы. Моя бабушка крестилась, рав Горовиц, – васильковые глаза взглянули на него, – но нацистам все равно. Я для них полукровка, не немка, а для евреев…,

– А для евреев вы еврейка, – у него был низкий, мягкий голос, – фрейлейн фон Вальденбург…, – она сглотнула:

– Просто Габриэла, рав Горовиц, пожалуйста…, – Габи была готова гулять всю ночь, слушая его. Они исходили все Митте, стояли на берегу Шпрее, Габи читала ему Гейне:

Гейне в рейхе запретили, и выбросили из школьных программ, но Габи, конечно, его помнила. Помнил и Аарон:

Габи, тихонько, вздохнула.

Аарон смутился:

– У вас тоже синие глаза, фрейлейн фон Вальденбург. То есть Габриэла, простите…, – Габи знала, что он раввин, что его нельзя трогать, но у подъезда, поднявшись на цыпочки, коснулась губами его щеки: «Тогда и я потеряла рассудок, рав Горовиц».

Все оказалось просто. Аарон, позже, признался ей, что первый раз в жизни пропустил молитву в миньяне.

– С тех пор, как мне тринадцать лет исполнилось, – весело сказал рав Горовиц, обнимая Габи, целуя пряди распущенных, золотисто-рыжих волос, – но я не мог, не мог оставить тебя, и никогда не оставлю…, – за окном давно поднялось солнце, звенели трамваи. Репродуктор, внизу, трещал что-то, голосом Геббельса. Габи задернула шторы, в спальне стало тихо. Она закрыла глаза, от счастья:

– Господи, я не верю, что такое бывает. В первый раз, и так хорошо…, – Аарон рассказал ей еврейскую легенду, о том, что ангелы, охраняющие людей, встречаются на небесах, и решают, кто кому предназначен.

– Я знал…, – он приник губами к белой шее, – знал, когда собирался сюда ехать, что ты здесь, что я тебя встречу. Так и случилось…, -репродуктор замолк. За окном перекликались голуби:

– Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…, – Аарон шептал ей, что в Германии, все непременно изменится, что безумие не может продолжаться долго:

– Мы вернемся сюда, или поедем на Святую Землю, или останемся в Америке…, – Габи прикладывала палец к его губам: «Я даже еще не еврейка, милый».

Раввинский суд уверил ее, что Габи надо просто окунуться в микву. Раввин Лео Бек, пригласив ее в кабинет, за чаем, тяжело вздохнул:

– Но не здесь, фрейлейн фон Вальденбург, – он почесал в седоватой бороде:

– Не надо ставить под удар нашу работу. Вы сами знаете, что они…, – раввин махнул в сторону Ораниенбургерштрассе, – следят за каждым нашим шагом. Нацисты могут выслать рава Горовица из Германии. Тогда евреи окажутся без помощи, без поддержки…, – Габи, опустив голову, глядела на половицы:

– Он раввин, – тихо сказала девушка, – нельзя, без хупы…, – сняв простые очки, доктор Бек протер их носовым платком:

– Фрейлейн фон Вальденбург, Габриэла, через два года вы встретитесь и поставите хупу. Рав Горовиц…, – он помолчал: «Я знаю, что у него особенная душа, Габриэла. Он всегда будет с вами, что бы ни случилось».

Аарон рассказал ей, что раву Беку много раз предлагали уехать из Германии, и обосноваться в Британии, или Америке. Глава общины отказывался, ссылаясь на то, что пока евреи живут в Берлине, он должен оставаться с ними.

Танцуя, Габи в первый раз подумала, что Аарон тоже может захотеть, потом, вернуться в Германию. Девушка вздохнула, про себя:

– Что делать? Это его долг, иначе нельзя…, – она почувствовала слезы на глазах. Герр Кроу шепнул: «Простите. Я, наверное, неловок. Я очень, давно не танцевал».

Питер, действительно, в последний раз танцевал четыре года назад, когда он еще жил дома, на Ганновер-сквер:

– С кузиной Лаурой, – вспомнил Питер, – она из Кембриджа приехала, на каникулы. Сейчас она в Японии…, – Питер, в Лондоне, и в деревне, в поместьях сторонников Мосли, избегал танцев. Он знал, что фрейлейн Габриэла помолвлена, но, все равно, подумал:

– Господи, как бы я хотел не притворяться больше. Обнять любимую девушку, поговорить с ней…, – во время танца и на балконе, где Питер курил, они болтали о пустяках.

Габи рассказывала Питеру о народных песнях. Девушка, украдкой, поглядывала на часики. Аарон еще был в синагоге. Вечером он занимался со студентами, и принимал посетителей, не дождавшихся очереди утром:

– Я его оттуда заберу, – решила Габи, – поедем домой…, – она, блаженно, закрыла глаза.

Завтра, на Ораниенбургерштрассе, в еврейском кафе, тетя Ривка устраивала прощальную вечеринку с артистами. Люди, что называется, сидели на чемоданах, ожидая паспортов с американскими визами. Фогели, всей семьей, уезжали по программе. Габи пока не говорила подруге о предполагаемом браке. Ирена, всхлипывая, обещала писать, а Габи, озорно, думала: «Она удивится, когда миссис Горовиц ей позвонит, в Америке».