Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944 - Гарольд С. Дойч

Поскольку Гроскурт отметил, что он ознакомил своих собеседников «со всеми пунктами» обсуждения на Тирпиц–Уфер, это можно считать еще одним свидетельством того, что Гальдер уже тогда был информирован как о послании Конвелл–Эванса, так и об успешном начале контактов в Ватикане. Но поскольку эта информация перемешалась со многими другими важными сообщениями, впоследствии она просто выскочила из памяти Гальдера. Сообщение Гроскурта, безусловно, привлекло внимание, и только. «Все воспринято с большим воодушевлением, – записал он в своем дневнике, – однако должные практические выводы не сделаны».

Вечером того же дня Гальдер направился в Берлин на встречу с Вайцзеккером. Она состоялась с глазу на глаз. Государственный секретарь разделял мнение своих соратников по поводу решительных действий, которые были бы предприняты, если бы Гитлер 5 ноября не изменил свое решение о наступлении. Когда все их ожидания оказались всего лишь миражом, Вайцзеккер был охвачен отчаянием. Скорее всего, он многого не ждал от разговора с Гальдером и оказался прав: их встреча не дала никаких положительных результатов. Вайцзеккер весьма выразительно охарактеризовал состояние Гальдера: «Предоставил все на волю Божью».

Типпельскирх, настроенный в тот момент весьма решительно, направился 16 ноября к Браухичу и рассказал все, что узнал о положении в Польше, добавив еще шокирующие подробности расстрелов женщин и детей. Однако он вернулся, ничего не добившись, заметив, что командующий сухопутными силами, как обычно, упрямо стоял на своем и «сдвинуть его с места» не представляется возможным. Всплеск инициативы генерал–квартирмейстера прошел, никаких иллюзий больше у него не было, и, «вернувшись на грешную землю», Типпельскирх со вздохом сказал: «Что ж, значит, нас ожидает впереди долгий путь».

«Нервное напряжение становится невыносимым», – записал Гроскурт в своем дневнике 17 ноября 1939 года. И это в Цоссене ощущали практически все. Каждый перенос срока начала наступления давал мгновенную передышку и облегчение, но при этом лишь продлевал напряжение, которое все более и более нарастало. Гальдер дошел уже до того, что предложил дать взятку гадалке Гитлера. Он заявил, что готов собрать для этих целей миллион марок.

15 ноября ему пришло на ум провести доверительную встречу с глазу на глаз между Браухичем и одним из «тузов» тяжелой промышленности Гуго Штайнцем. Это было довольно странное предложение, поскольку Штайнц не имел никаких реальных контактов с оппозицией. Эта встреча, по словам Гизевиуса, состоялась 16 ноября 1939 года и представляла собой монолог Браухича, во время которого тот дал полную волю распиравшим его чувствам и эмоциям. Предстоящее наступление, заявил он, является безумием и может привести лишь к катастрофе. Результатом этого будет не просто повторение 1918 года, а полное уничтожение созданного Бисмарком государства. Его отношения с Гитлером пришли к полному разрыву: «Ситуация такова, что в любой момент либо он может арестовать меня, либо я его… Что мне делать?.. Никто из моих генералов не хочет разговаривать со мной… Поддержат ли они меня?.. Я не знаю, что мне делать… Увидим ли мы еще друг друга живыми?» Все это производило впечатление, что у человека нервный срыв и он полностью внутренне сломлен; однако ошеломленный промышленник навряд ли мог предложить Браухичу какое–либо «лекарство». Запись беседы, сделанная Штайнцем, попала в тот же вечер на Тирпиц–Уфер и стала «настольной книгой» для руководителей оппозиции.

Этот эпизод, безусловно, еще более усилил общее презрение к Браухичу. В то же время он показал, что, вероятно, как гражданские лица, в большей степени разделявшие цели оппозиции, нежели Штайнц, так и военные, не столь разделенные с Браухичем разницей в званиях, как Гроскурт, могут «прорвать изоляцию» Браухича, установить с ним контакт и попытаться повлиять на него.

В абвере уже почти исчерпали все разумные возможности каким–то образом повлиять на двух руководителей ОКХ. Были предприняты попытки использовать для этого несколько простодушного и наивного Этшейта, который пока еще не попал в опалу у Гальдера; это произошло несколько недель спустя. Время от времени Канарис, Остер и Донаньи говорили Этшейту некоторые значимые вещи, которые, как они надеялись, могли таким образом достичь ушей его друга Гальдера.

Вспомнив, что Гальдер является уроженцем Баварии, Остер и Донаньи поспешили сделать вывод о том, что он католик. Рассуждая в этом же ключе, они далее вспомнили, что во время Первой мировой войны Гальдер был адъютантом кронпринца Саксонии Георга, который впоследствии стал иезуитом. Из этого Остер и Донаньи сделали вывод, что бывший кронпринц, возможно, является духовником и исповедником Гальдера и поэтому можно попробовать убедить его повлиять на своего бывшего адъютанта в том плане, чтобы он оказал содействие в свержении Гитлера.

Естественно, что теперь они захотели услышать мнение на этот счет со стороны Йозефа Мюллера, который считался среди членов абверовской группы Сопротивления знатоком вопросов, связанных с католической церковью и католицизмом. Обычно сдержанный и спокойный, Мюллер на этот раз вначале был даже немного раздражен подобной наивностью своих соратников–протестантов. Затем, придя в свое обычное спокойное и доброжелательное расположение духа, он объяснил им, что, во–первых, католиком является не Гальдер, а его жена, а во–вторых, как он это понимает, принятие решений подобного рода не является предметом отношений человека со своим духовником, а делается человеком непосредственно перед Богом.

Таким образом, попытка повлиять на Гальдера через его знакомых на религиозной почве также ни к чему не привела. В то же время Мюллер, разъяснив своим друзьям морально–религиозный аспект данной проблемы, сам позвонил бывшему кронпринцу и в ходе долгой беседы попросил его повлиять на своего старого друга и бывшего подчиненного в том плане, чтобы он проявлял большую активность в деятельности оппозиции.

Практически каждый день во время того напряженного и полного проблем и беспокойств периода выдвигались какие–то новые предложения, однако они отвергались, после того как их находили неподходящими. Как раз в то время, 23 ноября 1939 года, Гитлер произнес свою очередную речь перед высшим командным составом вермахта, которая привела к дальнейшим неблагоприятным последствиям для планов и надежд активной части оппозиции.

Остается открытым вопрос, действительно ли Гитлер 5 ноября 1939 года остался невосприимчив к целому вороху аргументов, представленных Браухичем против наступления, и всерьез ли он хотел начать наступление, приказ о котором он с опозданием подтвердил 5 ноября в 13.30. Некоторые наблюдатели считают, что этот приказ был формой противостояния Гитлера высшему командованию сухопутных сил; этим приказом, по их мнению, Гитлер хотел всем показать, кто в доме хозяин.

Поэтому неблагоприятные погодные условия стали для Гитлера удобным и своевременно оказавшимся под рукой поводом для того, чтобы перенести срок исполнения данного им приказа. Сколь бы серьезными и важными ни казались вышеупомянутые соображения, трудно сказать, насколько они близки к истине; нет никаких документальных и фактических подтверждений того, что Гитлер не относился к своему приказу всерьез и не собирался действительно начинать наступление. Он, безусловно, лишь укрепился в своем подозрительном отношении к высшим военным чинам и презрении к ним, когда Браухич не сумел привести конкретные подтверждения нарушения воинской дисциплины, в чем он сам же и обвинил своих солдат. Кейтель оказался прав, когда в тот день сказал Варлимонту, что между Гитлером и Браухичем произошел окончательный разрыв; предвидение Кейтеля вполне оправдалось, и следующей личной аудиенции с Гитлером командующий сухопутными силами был удостоен лишь в феврале 1940 года. Как о серьезности намерений Гитлера, так и о его глубоком недоверии к военным, в первую очередь из сухопутных сил, говорят те тщательно разработанные им меры, которые он предпринял, чтобы не дать ввести себя в заблуждение в таком важнейшем вопросе, как получение действительно реальных и достоверных погодных прогнозов. И представители сухопутных сил, и представители люфтваффе утверждали, что в условиях более или менее продолжительной войны им требуется минимум пять дней хорошей погоды кряду, чтобы закрепить и развить успех после первоначального неожиданного удара, с которого должно было начаться наступление. Уже это условие расходилось с обычной практикой метеорологических прогнозов: их с более или менее гарантированной точностью давали не более чем на четыре дня. После 5 ноября Гитлер создал специальную метеорологическую информационную группу, которую возглавил специалист наивысшей квалификации, специально отобранный, что характерно, из люфтваффе. Этот человек, на которого обрушился буквально целый вал работы и который практически не имел свободной минуты, должен был докладывать Гитлеру метеосводку практически ежедневно, причем обязательно раскрывая источники своей информации. Если информация поступала из армейских источников, то Гитлер относился к ней скептически, опасаясь, что она подтасована, и требовал перепроверить ее по другим каналам. Лишь начиная с начала декабря 1939 года специалисту–метеорологу из сухопутных сил было позволено присутствовать при докладах Гитлеру относительно погодных условий и прогнозов.