Ледяной клад - Сергей Сартаков

Не страшно - сделают начет, снимут с работы, отдадут под суд, как постоянно пророчит ему Василий Петрович. Страшно - не будет двадцати восьми тысяч кубометров превосходного леса, пропадет гигантский труд рабочих, поступившихся за эти месяцы очень многим. А главное - потеряют они твердую веру в свою силу, в силу ума человеческого.

Они ведь не слепо выполняли распоряжения "начальства", трудились не просто ради получения зарплаты. Они стремились отстоять от злой стихии народное богатство, общее богатство, теряя на этом много личного, своего. И трудно сейчас разобраться: рабочие ли выполняли распоряжения начальника или он, Николай Цагеридзе, выполнял, по существу, их волю, по праву старшего на рейде лишь подписывая свои приказы? Думали вместе, работали вместе. И доверяли друг другу. И верили в успех. А если все-таки случится катастрофа кто будет виноват?

Этот консультант из ЦНИИ на второй день своего приезда на рейд сказал: "Вот вы, Николай Григорьевич, все толкуете о ледяном кладе, замурованном в реке. Думается мне, вы этот клад достанете. Вы с удовольствием потрясете позеленевшие монетки на своей ладони. Но не начнете ли вы сразу же закапывать новый клад? Подготовительные работы к очередному сплаву придется вам теперь завершать при огромнейшем напряжении сил. Уверены ли вы, что при таких условиях лес нового сплава доставлен будет в запань вовремя? Уверены ли вы, что будущей зимой вам не придется снова доставать из реки такой же ледяной клад, уже свой собственный? А это ведь вполне возможно!"

Да, все возможно! Все возможно! Невозможно лишь одно: смотреть равнодушно, как гибнет у тебя на глазах народное добро. И даже - Цагеридзе невольно закусил губу - даже если завтра Читаут срежет, снесет построенную людьми крепость, он все равно не станет жалеть, не станет раскаиваться в том, что было сделано!

Цагеридзе нащупал в кармане письмо. Надо бросить его в почтовый ящик непременно сегодня. Завтра, может быть, придется писать совсем по-другому. Письмо в ящике пролежит до утра. Кто знает, приедет ли вообще завтра кольцевик из Покукуя, если начнет ломаться Читаут? Это письмо тогда пойдет вместе с новым, которое будет написано уже после ледохода. Все равно, пусть оно пойдет таким, каким оно получилось сегодня.

"Дорогая Мария! Вас не удивляет настойчивость, с которой я пишу свои письма, не зная, попадают ли они в ваши руки? Вернее, зная точно, что не попадают. Это похоже на дневник, которого я не вел даже в школьном возрасте, но не писать вам я не могу.

От вас я получил всего три письма. Последнее было с почтовым штемпелем "Сачхере" и снова без обратного адреса на конверте. Какая счастливая судьба закинула вас на мою родину? Зачем? Надолго ли? Вы только пишете, насколько волшебны горы Кавказа, насколько великолепны там цветы, насколько ласково солнце, и ничего больше.

Да, я люблю, Мария, горы Кавказа, люблю грузинскую весну, и мне приятно было читать об этом. Но я всем сердцем, давно уже, полюбил Сибирь с ее тайгой, с ее горами, с ее снегами и морозами, и я в эти дни радуюсь здешнему солнышку, здешнему теплому ветерку и первым цветам, которые зовутся подснежниками. Я радуюсь этому, потому что люблю вас, моя сибирская Мария, о чем я повторяю в каждом письме, и хочу эту радость скорее разделить с вами.

Но - где вы? И почему свои письма вы заканчиваете всегда только так: "С приветом М.Баженова"? А я не знаю - "да" это или "нет". Думаю, верю - "да". Иначе зачем бы вообще вы мне стали писать!

До конца вашего, мне непонятного, отпуска осталось девятнадцать дней. Следовательно, вы где-то уже на пути к дому. Совершенно бессмысленно посылать это письмо в Сачхере и тем более до востребования. Но я все-таки посылаю. Посылаю потому, что это мой сегодняшний разговор с вами. Ах, как я люблю вас, Мария!

Завтра я вам снова буду писать, если не случится беды, если сердце мое не разорвется от горя - завтра на Читауте ожидается ледоход, и неизвестно, чем он закончится. Нет! Неправильно. Все известно! Я верю в удачу, я верю в себя - Николай Цагеридзе удивительно счастливый человек, ему всегда везет. Завтра он возьмет, вырвет у стихии ледяной клад. А через девятнадцать дней...

Мария! Вы помните свои слова, которые сказали во время нашей первой встречи: "Ледяной - это не клад. Такой клад брать в руки рискованно, от тепла он сразу растает и меж пальцами текучей водой просочится. Только вы его и видели!" Вы для меня были все время окованы каким-то непонятным холодом, скрыты подо льдом отчужденности. Вы были моим вторым ледяным кладом. Чтобы вернее взять первый, я заморозил его еще сильнее. И я его возьму! Если вы верите, что любовь моя горяча, я отогрею, оттаю свой второй клад. И не пропущу его между пальцами. Удержу! Я выручу, спасу, достану оба клада. Я буду самый богатый в мире и самый счастливый человек. Как я жду вас, Мария!

Над Читаутом сегодня катится особенно теплый ветер. С юга! Где-то на юге - вы. И я говорю себе, это - Мария. Я теперь всегда буду называть теплый южный ветер "Марией".

Цагеридзе постоял улыбаясь, ловя губами воздух, пахнущий горьким дымком далекого пала, и побрел потихоньку вдоль обрывистого берега.

Позади светилось только несколько огоньков во всем поселке. Была глубокая ночь. В их доме окна черны. Теперь там спать ложатся рано.

Он дошел до площадки, с которой просматривалось далекое пламя костра на наблюдательном пункте за Громотухой. Сегодня здесь, у сигнальной рельсы, дежурит хороший парень Саша Перевалов. Все время грустной тенью он ходит за Лидой, секретаршей. Превосходный парень! Но почему-то страшно не нравится Лиде. Увидит - даже серьги в ушах дрожат. Цагеридзе однажды спросил бесхитростно: "Лидочка, а вы знаете, что в вас влюблен Перевалов? Мне показалось: вы не знаете, не замечаете. Может быть, заметить следует?" Лида вспыхнула, дернула плечами, губы у нее побелели: "Я все замечаю, Николай Григорьевич! Это вы ничего не замечаете!" Схватила, набросила как попало на плечи платок и побежала по дороге вдоль поселка.

- Как дела, Саша? Не холодно? - спросил Цагеридзе, подойдя к маленькой трехстенной будке, в которой, насвистывая, сидел Перевалов.

- А чего же - дела хороши, Николай Григорьевич, - ответил Перевалов. Совсем не холодно. Только вот в будке никак не сидится. Тянет за реку, в тайгу. Уйти бы куда-нибудь далеко. Вы не слыхали, часа полтора назад, ба-альшой табун гусей пролетел? "Га-га-га-га-га!" - разговаривали.

- Не понимаю по-гусиному, - сказал Цагеридзе. - А что означает такой разговор?

Перевалов засмеялся.

- Означает: "Весна!" А для меня - охота скоро начнется. Куда-то же на воду они полетели! На озера. А может, и реки уже где-то вскрылись. На гусей интересно с лодки охотиться. Сразу за ледоходом, пока еще мелкие льдины по Читауту плывут. Гуси отдыхать садятся на воду и лодок нисколечко не опасаются. За бревна принимают. Меж льдинами подплывешь и - если вдвоем р-раз из четырех стволов по табуну! Бывает, подвалишь сразу целый десяток. Поедемте?

- Не поеду. Цагеридзе вообще не охотник. А такая охота мне и вовсе не нравится. Это убийство! Да еще с обманом. Тигра, медведя, волка обманывать допускаю. Гуся обманывать?.. Нет, в этом я тебе не компания, Саша. - Он шутливо толкнул Перевалова в бок. - Почему один сидишь? Почему не позвал с собой девушку? Ночь веселее пройдет.