Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

арестованных членов забастовочного комитета. Может быть, они что-нибудь на этот счет сообщили следствию? — Он повернулся к полицмейстеру.

Полицмейстер забасил:

— Арестованные не дают никаких показаний. На допросах держат себя вызывающе.

— Вы уверены, что арестованы те, кто действительно причастны к организации забастовки? — спросил Теппан. — Среди арестованных, как мне известно, один якут, который даже не работал на приисках. Не подложные ли это лица? Вы держите их под арестом, а настоящие преступники на свободе.

— Они не отрицают своей вины, — сказал исправник. — Я лично допрашивал всех четверых. Якут — это большевистский агент. Через него забастовщики распространяли свое влияние на лесорубов. Он сам в этом сознайся.

…Господа еще долго совещались и решили повременить с выселением забастовщиков из бараков до тепла, но припугнуть их, внушить, что корпорация выселит всех бастующих немедленно, если те не приступят к работе. Всем десятникам было отдано распоряжение найти штрейкбрехеров, задобрить неустойчивых рабочих, если нужно, подкупить, чтобы они вышли на работу. А дольше видно будет.

В тот же день Коршунов пошел по баракам и рассказал рабочим о злонамерениях администрации: свыше десяти тысяч рабочих-иностранцев находятся на пути в Бодайбо и будут здесь недели через три. Главный резидент велел всех забастовщиков в недельный срок уволить и выселить из бараков. Новость, которую, как полагали рабочие, по секрету сообщил «добрый господни», произвела впечатление. Она со скоростью молнии распространилась по всем приискам, вызвала смятение. Горный инженер вздыхал, беспомощно разводил руками и советовал лишить администрацию законных оснований исполнить свои коварные намерения. А для этого есть один путь: выйти на работу. Плетью обуха не перешибешь. Кое-какие требования корпорация готова удовлетворить, во всяком случае, уже заявила о своем согласии увеличить заработок, надо полагать, корпорация еще кое в чем уступит.

Меньшевистски настроенные рабочие клюнули на слова Коршунова, стали шуметь, что пора уже кончать забастовку, надо выходить на работу, пока не поздно. Но большинство рабочих были склонны продолжать забастовку до конца, чего бы это ни стоило. Если администрация уволит бастующих, бараков не освобождать до тех пор, пока не будут выданы деньги на обратную дорогу на родину.

В бараках шумели, кричали, дело иногда доходило чуть не до свалки.

На следующий день появилось воззвание стачечного комитета. Написанные от руки бумажки пошли гулять по всем баракам, их читали и перечитывали вслух: «Рабочим от рабочих! Товарищи рабочие! Не слушайте тех, которые по подсказке Коршунова намерены прекратить забастовку. Не забывайте, как издавались над нами, кормили дохлятиной, гноили в шахтах. Нас за людей не считали, надругались над нашими женами и дочерьми. Невозможно перечислить, что мы перетерпели до забастовки. Но этого больше не будет и не должно быть! Мы будем настаивать, чтобы корпорация исполнила наши законные требования! Будем стоять до конца. Да здравствует забастовка! Долой тех, которые предают дело рабочих!»

Кто-то положил воззвание Теппану на стол. Обнаружив у себя лист сероватой дешевой бумаги, исписанный детским почерком, главный инженер вызвал к себе Коршунова и пристава.

Не пригласив даже сесть, Теппан протянул им текст воззвания. Подождав, пока они оба прочтут, что там написано, Теппан спросил у пристава:

— Не из арестантской ли, часом, стачечный комитет посылает бастующим сие воззвание?

Теппану не чужд был юмор, и он, в расчете на то, что присутствующие господа поймут его, мрачным голосом продолжал острить:

— Почему от руки пишут? Почему при арестантской не открыли типографию?

Пристав не остался в долгу:

— Типография по вашей части, Александр Гаврилович.

Теппан не оценил остроты Курдюкова и, перейдя на солдатский жаргон, видимо полагая, что это самая подходящая форма разговора с полицейскими чинами, стал отчитывать пристава.

Коршунов стоял с независимым видом, хотя уши у него вяли.

— Вы годитесь только на то, чтобы протирать казенные мундиры, — шумел главный инженер. — Посадили в кутузку первых попавшихся болванов и успокоились. А все зачинщики и главные смутьяны на свободе! До каких пор это будет продолжаться, позвольте у вас спросить?

Велев приставу срочно принять меры к аресту всех лиц, имеющих отношение к стачкому, Теппан отпустил Курдюкова, а Коршунова попросил остаться.

— Вы, говорят, лично сами присутствовали на заседании стачечного комитета? — с подчеркнутой вежливостью спросил Теппан.

— Совершенно верно, лично сам присутствовал, — ответил Коршунов.

— Вы уверены, что это заседание не было подстроено, чтобы отвести внимание полиции от тех, кто действительно состоит в стачечном комитете?

— Уверен.

— Уверены? Почему тогда арест главарей забастовки не оказал никакого влияния на забастовку? Она, как видите, продолжается. Гнусные бумаги как до этого распространялись, так и теперь распространяются.

Коршунов, не дождавшись приглашения, сел.

— Вы требуете, чтобы я вам ответил — почему? Потому, что забастовщики хитрее, умнее и дальновиднее, чем мы с вами полагали.

— Вам, конечно, виднее. Вы ежедневно бываете в бараках, чуть не открыто заигрываете со смутьянами и знаете их лучше меня. А вот зачинщиков указали неверно. Не приходило ли вам в голову, что могут подумать, что сделали вы это преднамеренно?

Коршунов не смешался и не возмутился, он с сожалением посмотрел на главного инженера, коснулся рукой его плеча.

— Благодарю за откровенность, Александр Гаврилович. Надеюсь, вы держите свои подозрения при себе или уже сообщили о них в Санкт-Петербург?

— Пока еще нет.

— Не советую это делать. В лучшем случае над вами посмеются, а в худшем сочтут за сумасшедшего. Позвольте с вами раскланяться до завтра.

Коршунов встал и вышел. Теппан не решился его задержать.

…Тем временем на приисках шло голосование: продолжать забастовку или нет? Между бараками были поставлены железные бочки с надписями: «Выходить на работу», «Не выходить на работу». Каждый рабочий, проходя мимо, должен был бросить камушек в одну из бочек. Когда все прошли мимо бочек, при большом стечении народа были подсчитаны камушки. В бочках с надписью «Выходить на работу» оказалось всего семнадцать камней.

Все семнадцать были с Федосиевского прииска, переселенцы из Тульской губернии. На следующий день они вышли на работу. На обед пришли со свежим хлебом и свежей говядиной, полученными на талоны. Каждому выдали бесплатно по бутылке водки в благодарность за достойный подражания пример. Чуть ли не все инженеры во главе с самим Теппаном встретили тульчан у шахт, похлопывали их по плечу, хвалили, а Коршунов здоровался за руки.

За обедом были откупорены все семнадцать бутылок. Владельцы даровой водки стали приглашать соседей по бараку выпить с ними по рюмке.

Никто даже не посмотрел в сторону штрейкбрехеров. Высокий костистый рабочий со шрамом на правой щеке подошел к столу, взял бутылку с водкой и с размаху бросил ее на пол. Бутылка, глухо стукнувшись, разбилась.

Остальные, как по