Есенин - Виталий Безруков

Отец прижал деньги к груди, и на глазах у него выступили слезы бесконечной благодарности. Он вытер слезы рукавом и, спрятав деньги за пазуху, произнес с восторженной укоризной: «Эх, Серега, Серега! С твоей-то головой ты бы теперь занимал уже пост председателя волисполкома!.. Эх-эх!» — махнул он безнадежно рукой и вышел, осторожно притворив за собой дверь.

— Э-эх! — так же безнадежно вздохнул вслед ему Сергей, подумав про себя: «Дорогие мои, хорошие! Если б хоть чуточку вы понимали, что сын ваш — в России самый лучший поэт. Но вам наплевать на все мои стихи…» Комок обиды подступил к горлу. Есенин закурил. Постучав в дверь, тихонько вошла Катя:

— Прости, Сережа, я забыла отдать тебе письмо от Клюева, вот. Галя в Москве еще передала.

Есенин вскрыл конверт и стал читать строчки, аккуратно выведенные знакомым почерком. Вместе с первыми словами в ушах его зазвучал елейный голос Клюева:

«Облил я слезами твое письмо из гостиницы, припадал к нему лицом своим, вдыхал его запах. Молюсь лику твоему невещественному… Страшная клятва на тебе, смертный зарок! Ты обреченный на заклание за Россию, за Иерусалим, сошедший с неба. Слыхал я, что ты теперь ночной нетопырь, что на тебе бобровая шуба, что ешь ты за обедом мясо, пьешь настоящий чай, что шатия вокруг тебя — моллюски, прилипшие к килю корабля, что у тебя была длительная схватка с Пролеткультом, что они теперь ничто, а ты победитель. Ты действительно победил пиджачных бесов, а не убежал от них, как я. Теперь тебе — все праздники и звони на Руси. Сереженька, душа моя у ног твоих, не пинай ее! За доброе слово твое я готов простить даже эту сволочь — Мариенгофа… Верую, он дождется несчастия.

Порывая с нами, советская власть порывает с самым нежным, с самым глубоким в народе. Я же человек конченый. Революция, сломав деревню, пожрала мой избяной рай… Покрываю поцелуями твою «Трехрядницу» и «Пугачева». Радуйся красоте своей, радуйся, обретший жемчужину родимого слова, радуйся закланию своему. Будь спокоен и счастлив! Твои брат и сопесенник…»

— Что он? — спросила Катя, когда Сергей внимательно прочел до конца все письмо.

— Бедствует, юродивый! — поморщился Есенин. — Все, что было возможно, я устроил ему: и деньгами, и пайки посылал… Вернемся в Москву, напомни, схожу к Луначарскому. Я ведь ему многим обязан за первые шаги свои в Питере…

— Когда едем, Сережа?

— Да хоть завтра… не дают здесь работать, а хочется страсть! Несколько поэм заканчивать надо, стихов много!

— Ты, Сережа, опять к Дункан поедешь? — спросила Катя и осеклась.

— Не знаю, не решил, — помрачнел Есенин. — Вообще-то мы уже разошлись… До печенок она меня достала!

— А с Галей у тебя как?

— Вот к Гале и поедем… хотя тоже мало радости… а с Изадорой я разберусь!

Катя обняла Сергея:

— Ты не бросишь нас, Сережа?

— Вот дурная, с чего ты взяла? — отстранился Есенин.

— Да так… Один ты у нас! Вся надежда только на тебя!

— Решено! Завтра едем! Сбегай к Илье, предупреди. Я ведь его тоже с собой беру. Чай, родные мы все — Есенины!

Есенину вдруг стало душно, тесно и тоскливо в своей родной деревне, в которую еще совсем недавно он так рвался, находясь с Дункан за границей. Он понимал, что приезд сюда был бегством от себя, от разлада в душе и сумятицы в мыслях… Короткий отдых в родительском доме, в котором все было до боли родное и близкое, не напитало его живительными соками, как прежде. После кричащего богатства и роскоши цивилизованной Европы таким бесконечно убогим представился ему весь теперешний уклад разоренного Гражданской войной, некогда богатого села! Всем сердцем и плотью ощутил он горькую правду вчера, в лугах, в разговоре с мужиками. Было тяжело и обидно, что-то навек утратила Россия. Совесть и правду… доброту, любовь и веру, все, чем испокон веков жил народ русский, православный, отравили ложью и злобой своей люди заезжие. Не верит мужик больше ни во что… нет для него ни неба, ни ада… а если есть ад, то он его не боится, — он не может быть ужаснее братоубийства.

Письмо Клюева, которое он, оставшись наедине, прочел еще несколько раз, несмотря на его льстивость и кликушество, заставило Есенина встряхнуться: «Поэт Сергей Есенин, обреченный на заклание за Россию, вздумал на мужиков обижаться! Они простой народ, живущий на своей земле, родивший, между прочем, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Толстого!.. Да и тебя тоже…» Мало-помалу настроение изменилось. Истина становилась все яснее, она открылась ему в нем самом! «Ты поэт — милостью Божьей! Так будь же терпим и великодушен. И бейся за жизнь, чтобы жить и любить! Ибо смысл жизни в самой жизни. Которая всегда идет вперед! Она — великое деяние и непространственное творчество! Какая радость жить! Жить и творить!» — убеждал себя Сергей, хотя сердце все равно щемило предчувствием неизбежной беды… и безнадежности.

В огромном здании ФСБ, грозно возвышающемся на Лубянской площади, в просторном кабинете, за маленьким письменным столом, под портретом генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева, генерал Велинов, сидя в удобном кресле, просматривал газету, изредка делая глоток кофе из изящной фарфоровой чашечки. По внутренней связи секретарь доложил: «Товарищ генерал! К вам на прием просится какой-то полковник милиции, Хлысталов».

— Хлысталов? — удивился Велинов. — Он не сказал, зачем? По какому делу?

— Сказал, что по личному…

— Хорошо! Позвони в бюро пропусков, скажи, что я жду его…

Ожидая, пока Хлысталов поднимется, Велинов закурил трубку и посмотрел на часы; вышел из-за стола и стал прохаживаться по ковровой дорожке. Когда спустя какое-то время в дверь постучали и вошел Хлысталов, генерал шагнул ему навстречу, широко улыбаясь и протягивая руки: «Здорово, старина, здорово!» Они крепко обнялись. «Давненько не виделись! Проходи, садись вот сюда, на диван». Генерал усадил Хлысталова на диван и сам уселся рядом, откинувшись на спинку и вытянув ноги. «Кури, если хочешь». Хлысталов поморщился.

— Ах да запамятовал! Сердце у тебя, извини! — Он с трудом поднялся. — А я все смолю! Брошу курить, боюсь, совсем разнесет! — похлопал он себя по солидному животу. Вернувшись в свое кресло, Велинов спросил, продолжая попыхивать трубкой:

— Ну говори, что привело тебя ко мне? Что-то серьезное? Раз ты прямо в Управление решил прийти?

— За помощью я, Леша, — грустно улыбнулся Хлысталов.

— По есенинскому делу? — перебил его Велинов. — Но мы вроде бы уже определились с тобой? — В голосе генерала послышались властные нотки.

— Да нет, Леша, я по личному…

— Что случилось? — серьезно спросил Велинов, и на лице его появилась искренняя озабоченность.

— Следят за мной, Леша! Следят! Да, кто-то из вашей конторы.

Велинов поперхнулся дымом и закашлялся.