Дорога в Аризону - Игорь Чебыкин

ее где-нибудь у себя!.. Я ж в общаге ее не могу держать… И у родителей тоже. И не вибрируй ты! Говорю тебе: сейчас с этим уже не так строго".

Долларов пока было не шибко много, но Толик все равно ликовал: заморские купюры представлялись ему первыми кирпичиками в основании его личного моста в Америку. Впрочем, со временем тощая стопка бумажек начала быстро жиреть, вследствие чего ее пришлось переселить в более вольготный, но не менее сладкий футляр из-под рахат-лукума. Причиной прибавления в объеме и весе валютной заначки стали прибавившие в щедрости отцовские взносы: отец уволился с завода, переключившись с ремонта военной техники на ремонт санузлов и ванных комнат обеспеченных сограждан, что в нынешние неуклонно меняющиеся времена оказалось занятием более прибыльным. Деньги отец по-прежнему вручал сыну исключительно за периметром своей бывшей квартиры. На материнскую долю Толик никогда не посягал, добросовестно передавая матери весь причитающийся ей транш. "Чего отец их мне-то не отдаст? — спрашивала в таких случаях мать. — Стесняется, что ли? Он бы лучше другое стеснялся делать". Деньги она переводила на сберкнижку, говоря, что подарит ее Толику, когда тот закончит университет.

Переехав в Москву, Толик на первых порах порывался разыскать Веронику, тоже, наверняка, поступившую в какой-нибудь столичный вуз. Однако очень скоро безостановочная карусель студенческих будней, гулянок и пьянок выветрила у него из памяти воспоминания о бывшей однокласснице.

Служба в армии, в неколебимые ряды которой Толик был рекрутирован после второго курса, остановила этот порочный хоровод. Однако, благодаря опять же знакомым матери, будущий журналист отдавал долг Родине в достаточно комфортных условиях недалеко от дома — в типографии армейской газеты, где он был лишен не столько многих удовольствий гражданской жизни, сколько, что было важнее, многих прелестей жизни казарменной. Родители регулярно проведывали сына-защитника, обставляя сцены свиданий неисчислимыми сумками с домашними разносолами, вследствие чего Толик к исходу службы округлился в талии.

После демобилизации, будучи на третьем курсе журфака вновь обретенной альма-матер имени Ломоносова, Толик во время одной из попоек познакомился с Троем — студентом-филологом из США, изучающим в Москве русский язык. Это событие ускорило осуществление великой американской мечты Тэтэ. Плечистый, с выбритым черепом и татуировкой на холке в виде двух скрещенных кинжалов Трой очень неплохо изъяснялся на цензурном русском языке и еще лучше — на нецензурном. Он принадлежал к той категории иностранцев, которые, научившись в России пить и материться, умудряются перещеголять в этом русских, не скатываясь при этом в пропасть алкоголизма и неконтролируемого сквернословия. Советские студенты-приятели говорили американцу, что с таким именем — Трой — он просто создан для того, чтобы регулярно предаваться алкогольным возлияниям, то есть, соображать на ТРОИх. Трой реагировал на шутку и очередную бутылку без улыбки и видимого воодушевления, но и без протестов. Толик, на которого явление Троя произвело гипнотическое действие (настоящий, живой американец!), оправившись от счастливого потрясения, близкого к обмороку, вцепился в американца, как блоха в собачью шкуру. С этой минуты все советские друзья и подруги не то чтобы перестали существовать для Толика, но отодвинулись на второй план. На первом остался один Трой. Отныне Тэтэ старался посещать лишь те компании, где бывал Трой. Толик навязывал Трою свое общество, нимало не задумываясь о наличии у Троя желания это общество разделять, и однажды поведал ему свою великую буржуинскую тайну, сиречь повесть о страстной любви к Америке. Трой удивленно выслушал восторженную исповедь московского знакомца, но тронутый (или ТРОЙнутый?) его душевным порывом и ярыми уговорами попросил свою троянскую родню в Индианаполисе прислать на имя Толика приглашение в США, чтобы дать ему возможность воочию увидеть страну своих грез.

И летом 1991 года Толика, выпотрошившего напоследок почти до основания материнскую сберкнижку, засунувшего под стельки туфель часть накупленных и накопленных им в Москве долларов (другой части повезло больше — она путешествовала в кошельке), лайнер "Аэрофлота", будто сказочный джинн, унес в Штаты. На журфаке Тэтэ не доучился самую малость — один год. Однако его это уже не интересовало. В отличие от мультяшного Карлсона, он улетал, чтобы никогда не возвращаться обратно. Гостевая виза в США должна была стать для него билетом только в один конец.

Раньше, в том числе — в детстве, Толик не боялся летать на самолетах. Но в этот раз его бросало то в жар, то в холодный пот. Его снедал страх, что вот сейчас, когда до осуществления его мечты оставалось всего ничего, последние минуты, футы и дюймы, случится что-нибудь непоправимое, — самолет, например, развалится на куски над Атлантикой, и смерть навсегда отнимет у него Америку. Страшно в этой ситуации не от того, что придется умереть молодым, а от того, что придется умереть в такой момент — на пороге сбывшейся мечты, за секунду до высшего счастья. Как тому однополчанину деда, которого, как рассказывал Толику дед, убили в Берлине, когда уже было объявлено о капитуляции немцев и окончании войны…

Одна из стюардесс заметила странное состояние симпатичного парня в модной куртке и джемпере цвета слоновой кости. "Вы себя неважно чувствуете? — участливо спросила она Тэтэ. — Может, вам аспирину дать? Или воды?". "Нет, спасибо, все в порядке, — ответил он. — Просто укачало немного". — "Вам принести гигиенический пакет?". — "Нет-нет, спасибо, уже все прошло. Почти…". — "Ну, если что-нибудь понадобится, позовите меня или кого-нибудь из стюардесс, ладно?". Она была столь же красива, сколь и обходительна — единственная молодая и красивая стюардесса на борту в том рейсе. Уронив в проходе пустой стаканчик, она наклонилась, невольно вызвав столбняк у сидящих окрест мужчин, узревших, как вспух шрамами нижнего белья ее обтянутый форменной юбкой великолепный круп. "Всего хорошего!", — улыбнулась стюардесса Толику на прощание, когда лайнер приземлился в аэропорту имени Кеннеди, и герметичные врата в новую жизнь пригласительно отверзлись. "Всего хорошего!", — машинально ответил Толик и вышел в душный нью-йоркский вечер, как в открытый космос. Чувствуя, что у него подкашиваются ноги, Толик сошел по трапу и, ступив на американскую землю, от наплыва чувств едва не потерял сознание. То, что еще лет семь тому назад казалось ему недостижимым или почти недостижимым, свершилось. Он осуществил свою грандиозную мечту. Он в Америке.

Глава 38

В московском метро невозможно случайно встретить знакомого человека. Хоть всю жизнь в нем катайся. Помнится, кто-то из однокурсников Толика на журфаке МГУ говорил, что вероятность встретить знакомого в московском метро — 1 процент из 101. То есть, 100 процентов, что не встретишь. А в