Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

Не было в столице человека, который, услышав эти слова, не пошел бы на попятный, да и не постарался бы улестить Степана Ивановича.

– Нет, нет! – твердила Эрика. – Спрашивайте меня, я все расскажу! Он не виновен! Его с французом господин Пушкин познакомил! Клянусь вам! Мы приехали в трактир, сняли комнаты… там жили господин Пушкин и господин Бротар!.. Они ждали паспортов!..

– Каких паспортов? – спросил поручик Шешковский.

– Разве ты не видишь, сынок, что она врет? – по-русски осведомился Степан Иванович. – Вот она уже и какого-то Пушкина приплетает. Вот те крест, этот подлец Нечаев – любовник ей. Ты придержи ее, а я пойду. Увези ее отсюда, Бог с ней… Право, не до девичьих слез…

– Я понимаю, батюшка…

– Ваше превосходительство, я слышала разговор между Бротаром и господином Пушкиным!

– Довольно, довольно! Ступайте прочь! – прикрикнул на Эрику Степан Иванович. – Да пустите же наконец!

– Клянусь вам! Они спорили о бумаге! Из-за бумаги они могли попасть в Сибирь! Им нужно было ехать в Голландию заказать какую-то бумагу! Ее могли сделать только в Голландии! Бротар сказал: мы встретимся в Амстердаме!

– В Амстердаме? – переспросил Степан Иванович. – Откуда вы знаете про Амстердам? Вам сказал об этом Нечаев!

– Нет, я слышала в Риге! Они ссорились, этот Бротар и русский… Пушкин!.. Они сговаривались вместе уехать в Швейцарию! Но сперва – сделать какое-то совместное дело в Голландии! У господина Пушкина есть брат, он тоже как-то в этом деле замешан…

– Братья Пушкины? – удивился поручик Шешковский. – Батюшка, а ведь Пушкин-младший точно еще до чумы выехал за границу. Ходили слухи, будто он тяжело болен. А потом – будто нашел себе там богатую невесту.

– Какой еще Пушкин-младший?

– Брат Михаила Пушкина, того, что в Мануфактур-коллегии, батюшка. Его еще за нечистую игру из нашего полка погнали.

– Твой сослуживец, стало быть?

– Да, батюшка! Он… он человек недостойный… Он как раз мог спутаться с французским авантюристом.

Эрика по-русски знала с полсотни слов, и то – благодаря Анетте. Но она поняла – удалось сказать что-то важное. И нужно продолжать.

– Ваше превосходительство, я вспомню, я все вспомню! – заговорила она по-французски. – Они ссорились, Пушкин и Бротар. Они ссорились из-за какого-то человека. Пушкин говорил, что без этого человека можно обойтись, а Бротар – тот говорил, что человек им нужен, потому что он начальник брата господина Пушкина и связан с огромными деньгами! С его помощью можно совершить что-то важное! Я не знаю, кто эти люди! Спрашивайте, ради Бога, спрашивайте, я все вспомню!.. Умоляю вас – спрашивайте…

И тут она не выдержала – слезы потекли по щекам.

– Вы помните имя того начальника, мадемуазель? – спросил поручик Шешковский.

– У него короткое имя… вроде французского слова… цветок… да…

И она кое-как выговорила «souci», что означает «ноготок».

Шешковские переглянулись – такого цветка они в столичном чиновничестве не знали.

– Вы уверены?

– Нет, как я могу быть уверена… это же русское прозвание… или скорее как «рынок»?..

– «Souk», батюшка, – и тут поручика Шешковского осенило: – Да это же вице-президент Мануфактур-коллегии Сукин! Батюшка, она ведь не врет! Она доподлинно слышала какой-то разговор!

– Это так, – согласился Степан Иванович. – Все это так… да только одно другому не помеха. И наш Нечаев мог быть посредником между господином Фрелоном, чтоб его разнесло, и Пушкиными, который также завербован. Одно другому не помеха, слышишь?!

Он был сердит – дело оказалось сложнее, чем ему виделось на первый взгляд. То, что французский агент завербовал русского мошенника, это бы еще полбеды. А то, что все это связано с начальством Мануфактур-коллегии, – уже сущая беда. Не миновать доклада государыне…

– Я, батюшка, будь моя воля, расспросил бы об этом деле господина Сукина, – тихо сказал поручик Шешковский. – Мне кажется, что если речь идет о бумаге, которую можно заказать только в Голландии, где наловчились делать отменную бумагу с водяными знаками, то готовится подделка неких важных документов.

– Мне только этого недоставало… Господи Иисусе! – воскликнул вдруг обер-секретарь Правительствующего Сената. – Прости и помилуй мою душу грешную!..

Поручик Шешковский батюшкины повадки знал. Степан Иванович приводил мысли в порядок пением акафиста Иисусу Сладчайшему. Для этого следовало оставить его наедине с образами. Поэтому поручик подхватил Эрику под локоток и быстро вывел ее из кабинета.

– Вы сделали все что могли, сударыня, – сказал он. – Теперь можно только молить Бога, чтобы сведения ваши оказались полезны господину Нечаеву.

– Они окажутся полезны, – уверенно сказала Эрика.

Она ощущала какую-то мистическую радость – впрочем, где вы найдете курляндца, тем паче курляндку, что не были бы склонны к мистике? Она сделала для Нечаева все – пожертвовала репутацией и, возможно, свободой, а уж местью – наверняка. Сделала то, что не по плечу этой зловредной девице Шильдер. Да и вообще – никто в российской столице не совершил бы этого чуда, не переспорил бы Степана Ивановича Шешковского. Ради одной лишь этой победы стоило ехать сюда – и узнать себе цену.

А что такое Нечаев? А Нечаев – ничто, не человек – а шанс сотворить неслыханное. Сотворила – и никакого белобрысого эллина более нет. Есть великолепная свобода – словно с плеч у Эрики свалился мешок с теми самыми камнями из Покайнского леса.

Мог ли присутствовать хотя бы в воспоминаниях человек, которого избивали в казематах Петропавловской крепости? Память баронессы для таких низких людишек не предназначена.

Теперь Эрика могла кинуться в погоню за Громовым! И про учить этого красавца, проучить жестоко! И проучить девицу Шильдер, которая, кажется, заглядывается на гвардейца! А потом… нет, Громов – не жених… потом – подумать о себе…

– Куда вас проводить, сударыня? – спросил поручик Шешковский.

Эрика задумалась – но всего на мгновение. Не к брату, не к Анетте с фехтмейстерами, значит – к госпоже Егуновой, та добра и из дому не выгонит, а там будет видно…

В сопровождении поручика Шешковского Эрика вошла в богатый дом на Миллионной. Дворня, увидев ее, только что не крестилась. Гостей провели в гостиную, и туда вскоре вышла Авдотья Тимофеевна, одетая на домашний лад, поддерживаемая под локотки сильными девками. Она встала в дверях и молча смотрела на Эрику.

– Сударыня, я много виновата перед вами, – сказала по-французски Эрика. – Я позволила впутать себя в интригу, я была игрушкой в руках злодеев. Я обманывала вас, я пользовалась вашей добротой… но я в безвыходном положении… Если есть в вас хоть немного милосердия…

– Молчи, молчи, – по-русски отвечала Авдотья Тимофеевна. – Иль я сама не вижу? Что ж ты там стоишь? Иди ко мне, Катенька моя, Катенька…