Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

Но в «Станхопе» ее отца знали все. Видимо, он нередко наведывался туда.

«Сюда он приводит женщин!» — поняла Рут.

— Если тебе это будет по средствам, всегда останавливайся здесь, Рути, — сказал ей отец. — Это хороший отель.

(Начиная с 1980-го ей это стало по средствам.)

В тот вечер они зашли в бар, и ее отец тогда передумал насчет портвейна. Вместо этого он заказал бутылку отличного «шато де поммар»; Тед выпил вино, а Рут — двойной эспрессо: она знала, что ей еще предстоит вести машину назад в Сагапонак. Пока они сидели в баре, Рут казалось, что она все еще сжимает руками баранку. И хотя смотреть на отца в баре — до того как они вернулись в старый белый «вольво» — ей не запрещалось, она не могла заставить себя взглянуть на него. Ей казалось, что он все еще рассказывает ей эту жуткую историю.

Уже было за полночь, когда отец направил ее по Мэдисон-авеню, а в районе Девяностых сказал повернуть на восток. Они добрались до моста Триборо по проезду Франклина Рузвельта, а потом по Гранд-Сентрал-парквей до Лонг-Айлендского шоссе, где ее отец уснул. Рут помнила, что ей нужен съезд на Манорвиль; она могла не будить отца — она сама знала, как добраться до дома.

Она двигалась навстречу бесконечной веренице машин, возвращающихся с уик-энда, и свет фар этого потока постоянно слепил ее, а в ее направлении не ехал практически никто. Несколько раз она давила на педаль газа старого белого «вольво». Два раза она разгонялась до восьмидесяти пяти и один раз — до девяноста, но на таких скоростях ее пугала вибрация передних колес. Большую часть пути она не превышала разрешенной скорости и думала о том, как погибли ее братья — в особенности о том, как ее мать попыталась взять ботинок Тимми.

Отец ее проснулся, только когда она доехала до Бриджгемптона.

— А ты почему не ехала по объездным? — спросил он.

— Я хотела, чтобы вокруг было городское освещение и свет фар других машин, — сказала Рут.

— Ага, — сказал ее отец, словно собираясь снова уснуть.

— Что это был за ботинок? — спросила у него Рут.

— Баскетбольный кед — Тимоти такие больше всего любил.

— Кеды? — спросила она.

— Да.

— Понятно, — сказала Рут, поворачивая на Сагг-Мейн.

Хотя в этот момент рядом с «вольво» не было ни одной другой машины, Рут включила сигнал поворота — ярдов за пятьдесят до перекрестка.

— Хорошая езда, Рути, — сказал ей отец. — Если у тебя когда-нибудь будут поездки покруче этой, я уверен, ты вспомнишь, чему научилась.

Когда Рут наконец вышла из бассейна, ее трясло. Она знала, что ей нужно согреться, прежде чем играть в сквош со Скоттом Сондерсом, но воспоминания о водительском экзамене и биография Грэма Грина навеяли на нее депрессию. Виноват в этом был не Норман Шерри, просто биография Грина приняла такой оборот, против которого Рут восставала. Мистер Шерри был убежден, что у каждого заметного персонажа в романах Грэма Грина был свой прототип в реальной жизни. В интервью для «Таймса» сам Грин сказал В. С. Притчетту[26]: «Я не умею выдумывать». Но в том же самом интервью, признавая, что его персонажи — «амальгама свойств реальных людей», Грин одновременно отрицал, что берет своих персонажей из реальной жизни. «Реальные люди вытесняются вымышленными… — сказал он. — Реальные люди слишком вас ограничивают». И тем не менее множество страниц биографии мистера Шерри посвящены именно «реальным людям».

В особенности опечалилась Рут, узнав о том, что у Грина рано началась любовная жизнь. Рут вовсе не хотела знать о том, что писатель, перед чьим творчеством она преклонялась, влюбился «без памяти», как написал об этом биограф, в «рьяную католичку», которая в конечном счете и стала женой Грина. В своей автобиографии «Что-то вроде жизни» Грин написал: «В сердце писателя есть осколок льда». Но в ежедневных письмах, отправляемых юным Грэмом своей будущей жене Вивьен, Рут видела только знакомый пафос влюбленного по уши мужчины.

Сама Рут никогда не влюблялась по уши. Возможно, ее нежелание соединить свою жизнь с Аланом частично объяснялось тем, что она видела: Алан влюбился в нее по уши.

Она бросила чтение «Жизни Грэма Грина» на 358-й странице, в начале двадцать четвертой главы, которая называлась «Наконец-то брак». Рут стоило прочесть еще немного, потому что в конце этой главы она нашла бы эпизод, который, возможно, улучшил бы ее отношение как к Грэму Грину, так и к его невесте. Когда пара наконец сочеталась браком и отправилась в свадебное путешествие, Вивьен дала Грэму письмо, врученное ей ее вездесущей матушкой («сексуальные наставления»); письмо это оставалось нераспечатанным. Грэм прочел его и тут же разорвал. Вивьен так никогда и не узнала, что там было написано. Рут оценила бы тот факт, что новоявленная миссис Грин решила: она вполне может справиться с этим и без совета своей матушки.

Что же касается названия главы — «Наконец-то брак», то почему оно (сама эта фраза) так угнетающе подействовало на нее? Неужели и она вступит в брак на такой же манер? Это было похоже на название романа, который никогда не будет написан Рут или который она никогда не захочет прочесть.

Рут решила, что ей стоит перечитать самого Грэма Грина; она была уверена, что ей больше не хочется ничего узнавать про его жизнь. Она погрузилась в размышления о, как это называла Ханна, своем «любимом предмете»: в неутомимое исследование взаимоотношений между «реальным» и «вымышленным». Но одна только мысль о Ханне вернула Рут к реальности.

Она не хотела, чтобы Скотт Сондерс увидел ее голой в бассейне, по крайней мере пока.

Она вернулась в дом и оделась в чистую сухую одежду для сквоша. В правый передний карман своих шортов она насыпала немного талька, чтобы ладонь оставалась сухой и ровной — никаких волдырей. Она уже охладила белое вино, а теперь поставила рис на электрическую пароварку. Ей оставалось только, когда придет время, нажать на кнопку и включить ее. Обеденный стол она уже накрыла — на двух персон.

Наконец она поднялась на второй этаж сарая и — сначала размявшись — начала разогревать мяч.

Она разминалась в легком ритме: четыре удара справа вдоль стены, потом посыл мяча в жестянку; четыре рейла слева — потом опять жестянка. Каждый раз посылая мяч в жестянку (она специально метила в аут), она ударяла по мячу с такой силой, чтобы жестянка звенела погромче. В настоящей игре Рут почти никогда не попадала в жестянку; в какой-нибудь напряженной партии это могло случиться от силы пару раз. Но ей хотелось быть уверенной, что Скотт Сондерс, появившись, услышит, как она попадает в жестянку. И, поднимаясь по лестнице на игру, он тогда будет думать: «Для так называемого неплохого игрока она явно слишком часто попадает в жестянку». А потом они начнут играть, и для него станет большой неожиданностью, что она практически никогда не попадает в жестянку.

Когда кто-то поднимался по лестнице на второй этаж сарая, можно было ощутить, как легко подрагивает пол корта, и Рут, уловив это дрожание, сделала еще пять ударов — пятый в жестянку. Она вполне могла успеть сделать все пять ударов за время, которое ей требовалось, чтобы произнести себе под нос: «Папа с Ханной Грант!»