Нетленный прах - Хуан Габриэль Васкес

Или, по крайней мере, так казалось мне. Когда же я сказал об этом Карбальо, он со мной согласился: да, так и должно было случиться.

– Да, часть страны – причем самая могущественная часть – объявила ему войну. Нам с вами и вообразить невозможно, через что пришлось пройти бедному мальчику.

Каждый раз, как Карбальо называл Ансолу «мальчиком», словно тот был его сыном или сыном кого-то из знакомых, я вспоминал, что ко времени выхода книги ему уже исполнилось или вот-вот должно было исполниться двадцать шесть. А я в ноябре того года, когда двадцать шесть исполнилось мне, уже приехал в Барселону, а перед тем опубликовал два романа, оставивших у меня сперва ощущение растерянности, а потом – провала, и готовился начать все сначала, готовился к новой жизни в новой стране и хотел во второй раз попробовать стать писателем. Ансола же не только выпустил книгу, превратившую его в самого неудобного человека в стране, где неудобные люди обычно навлекают на себя разнообразные напасти, но и готовился выступить свидетелем на процессе, посвященном самому громкому убийству в новейшей истории. «Преступлением века» называли его многие, не обращая внимания, что век только еще начинается и сомнительная пальма первенства вполне может быть оспорена. Так же говорили и про убийство Гайтана, а спустя сколько-то лет – и про гибель Лары Бонильи, и про убийство Луиса Карлоса Галана. Моя страна исключительно щедра на такие события.

– «Преступление века», – вдруг расхохотался Карбальо. – Они и понятия не имели, что ждет нас впереди.

Суд над Леовихильдо Галарсой и Хесусом Карвахалем, обвиняемыми в убийстве генерала Рафаэля Урибе Урибе, начался в мае 1918 года. Процессу предшествовали разоблачения Ансолы, который, не удовольствовавшись публикацией своей книги «Кто они?», заявил, что приведет на процесс тридцать шесть новых свидетелей и сообщит новые, никому пока не известные подробности покушения на генерала. Педро Алехо Родригес, адвокат со стороны обвинения, заявил, что это противозаконно, потребовал, чтобы новые свидетельства были заранее представлены суду и чтобы Ансолу ни под каким видом не допускали на процесс.

– Педро Алехо Родригес, – сказал я, – сын следователя прокуратуры, составлявшего обвинительное заключение. Сын врага, иными словами.

– Именно так, – согласился Карбальо. – Он потребовал, чтобы Ансола не участвовал в процессе даже в качестве свидетеля.

Ансола тем не менее не дрогнул. В назначенный день он в полдень вышел из дому и направился в «Салон-де-Градос», помещение со столь устоявшейся репутацией, что никому не показалось странным, что убийц генерала будут судить там же, где четыре года назад прошла панихида по нему. Под мышкой он нес пачку бумаг и всю дорогу не переставал сокрушаться, что не сложил их в портфель. Он проходил квартал за кварталом под мелким дождиком, не мочившим его, на каждом шагу чувствуя, что все сильнее волочит боязливые ноги по брусчатке мостовой, но твердо зная, что не явиться на заседание будет капитуляцией, а то и отречением. Еще не доходя до Шестой карреры, слышно стало, как шмелем над разогретой землей гудит толпа, заполнившая улицу. Ансола прошел по Десятой калье, мимо окна, из которого выпрыгнул, спасаясь от заговорщиков, Симон Боливар – те убили одного из его охранников и ворвались в его спальню, но обнаружили лишь еще теплую постель, – и шагал дальше, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, пока не кончилась стена. Тут он остановился. Среди прочего у него под мышкой был и экземпляр «Кто они?». Ансола не знал, правильно ли он сделал, захватив его с собой. Глубоко вздохнул, пробормотал краткую молитву и поцеловал ноготь большого пальца. Свернуть за угол было все равно что выйти на арену навстречу диким зверям и почувствовать, как за спиной закрылись ворота.

– Вот он! – донесся до него чей-то выкрик. – Вон тот, кто сочинил эту книгу!

Ансола почувствовал, как взгляды людского множества, слившись в единый взгляд чудовища, взирающего на него одним глазом, устремились к нему, нащупали, заметили. «Пусть уходит прочь! – грянул хор яростных голосов. – Прочь! Прочь!» Но с другой стороны, ближе к Девятой калье, будто с балконов женского монастыря, заревели другие голоса: «Пусть войдет! Пусть войдет!» Ансола, проталкиваясь через толпу, время от времени наугад вскидывал глаза то на одно, то на другое лицо, делая это для того, чтобы люди не почуяли его тревогу, и так вот добрался до массивных деревянных дверей на толстых железных петлях, похожих на вход в святилище. Под вырезанным на каменном фронтоне гербом стояли двое полицейских, и один загородил ему дорогу со словами «Запрещено».

– Почему это? – спросил Ансола.

– По приказу судьи.

Тогда Ансола прокашлялся и сказал стражу так, чтобы слышали все:

– Там внутри нет тех, кто должен быть!

«Клеветник! Безбожник!» – стала кричать толпа. Однако из-под балкона по-прежнему доносились требования впустить его, причем такие воинственные, что Ансола на миг испугался, что из-за него сейчас начнется настоящее сражение. Впрочем, напрасно надсаживались люди без лиц – полиции был отдан ясный приказ. Ансола не мог войти.

– Но на следующий день ему повезло больше, – сказал Карбальо.

– А что изменилось? – спросил я.

– Ничего – и всё. – Карбальо подумал немного и добавил: – Вы бывали там, Васкес? Бывали в «Салон-де-Градос»?

– Нет, не приходилось.

– В таком случае предлагаю вам прогулку. Нет такого закона, чтобы нам с вами торчать в четырех стенах день и ночь.

Мы вышли на улицу и зашагали по Пятой каррере к югу. Я снова спросил Карбальо, что же изменилось и почему Ансоле разрешили присутствовать на суде.

– Пресса, – ответил он. – Все газеты возмутились тем, что его не допускают в зал. Протест выразили и «Тьемпо», и «Либераль», и «Эспектадор», и «Републикано». Все, все выступили на защиту Ансолы и его права представить суду тридцать шесть свидетелей. Протест подхватили жители. Вышел такой скандал, что судья Гарсон вопреки ожиданиям был вынужден отступить. Видно, понял, что его упорство может выйти ему боком.

Мы пересекли проспект Хименеса, миновали бильярдную «Авентино», где провел я некогда столько часов в неге и праздности, и, наткнувшись на стену углового дома на Четырнадцатой калье, у которой в 1996 году убили Рикардо Лаверде, свернули направо и продолжали идти на юг по Шестой каррере.

– На следующий день Ансола снова явился в суд. Газеты день за днем в подробностях освещали ход процесса, обильно цитировали и комментировали допросы свидетелей, так что читатели могли составить представление о том, что там происходит. Одна газета описывала Ансолу, явившегося на заседание с пачкой бумаг под мышкой. Книги, тетради, отдельные листы. Сейчас ничего этого у меня нет, но раньше я приносил все с собой, когда приходил туда, чтобы попытаться представить, что видел мой мальчик в эти минуты.

«Мой мальчик», – сказал он. Мы приближались к углу Десятой калье, где возвышалась каменная громада, в которой век тому назад помещался «Салон-де-Градос», и только в этот миг меня осенило (хотя это должно было случиться раньше): между Карбальо и Ансолой существовала какая-то таинственная связь, вернее, Карбальо чувствовал глубинное родство с этим охотником на заговорщиков. «Мой мальчик». Я незаметно рассматривал его, покуда мы гуськом шли с ним по узкому тротуару. Наверное, верит в переселение душ, – насмешливо подумал я и тут же устыдился. Тем временем мы были уже под резной каменной аркой и когда, пройдя через темный подъезд, оказались в ярко освещенном внутреннем дворе с каменным фонтаном посередине, я подумал, что Карбальо, попав под своды этих пышных колоннад, испытывает – или хочет испытывать – те же чувства, что и Ансола в свое время, когда, например, вошел в этот просторный вестибюль с высокими потолками, когда, например, при его появлении с мест для публики донесся гул, какой бывает при землетрясении.