Миссия в Париже - Игорь Болгарин

– Я сумею, товарищ командир. Я с того краю зайду, от конюшни. Никто не заметит, – упрашивал Кольцова Пятигорец.

– Не стоит, – сказал Кольцов. – Сейчас это уже ни к чему.

Он подумал: чуть бы пораньше, и этот соломенный костер, разгоревшийся в ночи, действительно мог бы ошеломить белогвардейцев. Сейчас же, если и был бы от пожарища какой-то эффект, то очень незначительный. И смертельно опасный для Пятигорца. А Кольцову не хотелось рисковать Иваном, ему очень понравился этот непоседливый и сметливый парнишка.

Кольцов обернулся к Пятигорцу, чтобы запретить ему самодеятельность. Но Ивана рядом уже не было.

– Где Пятигорец? – спросил он у лежащих рядом с ним чигиринцев.

– Вон, за бугорочком, – Соколенок указал ему на Пятигорца, ползущего к ограде монастырского подворья. Кольцов понял: его уже не вернуть и не остановить.

Пятигорец тем временем подобрался к ограде, огляделся. Согнувшись, пробежал к конюшне, откуда притоптанная копенка хорошо просматривалась.

Перемахнув через ограду, Иван в несколько прыжков оказался у соломы, распластался на ней. Сверху солому выбелил легкий утренний заморозок, на ощупь она была влажная. Он разворошил ее, добрался до сухой. Извлек из кармана спички, стал торопливо ими чиркать. Спички ломались и не вспыхивали.

– Что тут делаешь, отрок? – прозвучал старческий женский голос. Неподалеку от него стояла седая тощая монахиня и подозрительно смотрела на него.

– Су… сухую выбираю, – не сразу овладев собой, заикаясь, отозвался Иван. Он вспомнил, как еще совсем недавно он с мельниковскими мальчишками подворовывал на монастырской конюшне овес, мать на крупорушке очищала от шелухи зерно и варила из него овсяную кашу. Гоняла их от конюшни совсем старая монахиня Ефросиния. Это вспомнилось Ивану в одно мгновение, и он торопливо добавил: – Матушка Ефросиния велела коням соломки подстелить.

– Ну-ну, исполняй, – сказала монахиня, но не уходила, продолжала недоверчиво вглядываться в Ивана. Его охватила предательская дрожь. Чтобы скрыть страх, он стал торопливо набирать в охапку соломы, понес ее к конюшне.

– А я узнала тебя, ты – мельниковский, – сказала монахиня.

– Ага, мельниковский, – торопливо подтвердил Иван.

– Прежде больно шкодлив был. Подрос, – провожая его взглядом, сказала монахиня и уже в спину Ивану добавила: – Приходи попозже в хлебню, краюху свеженького дам.

– Приду, – пообещал Иван, все еще не до конца овладев собой.

Бросив возле конюшни солому, не таясь и больше не пригибаясь, он стремглав понесся по пустырю и уже через минуту упал возле Кольцова.

– Не получилось, – с трудом отдышавшись, доложил он. – Спички отсырели.

Что на самом деле приключилось с ним, Иван рассказывать не стал.

Кольцов промолчал в ответ, лишь подумал о том, что еще успеет наказать его за рискованное непослушание, если выиграют бой и останутся в живых. А, может быть, и простит: Иван старался не для себя.

Оглянувшись назад, Кольцов увидел край большого багрового диска, что повис над земляным валом. Солнце обещало непогоду.

Монастырское подворье уже хорошо просматривалось. Двое белогвардейцев возле кельи умывались. Еще трое, с винтовками за плечами, шли по каким-то своим утренним делам, быть может, сменять охранников в туннелях.

– Ну что, Петро Евдокимович, начнем? – спросил он у Боброва.

– Самое время, – согласился пулеметчик. – Зашевелились. Тепленькими возьмем.

Кольцов поднял руку и какое-то время держал над собой, пока все ее увидели. Взмахнул.

Первым, прямо вслед за взмахом руки, нажал гашетку пулемета Бобров, и над монастырем прошумела первая очередь. Следом в разных концах монастыря прогремели еще несколько очередей. Пули пролопотали по дранке крыш, по окнам келий.

Началось!

Поначалу из всех келий стали поодиночке выскакивать белогвардейцы, кто наполовину одетый, иные и вовсе – в исподнем. Потом затрещали оконные рамы, зазвенели стекла. Видимо, при звуках первых выстрелов они все разом бросились к выходам, и в узких коридорных проходах образовалось столпотворение. Огонь разгорался. Наиболее благоразумные предпочли не толпиться у входов, а бросились к окнам, вышибали рамы. Сыпались отовсюду – из дверей, окон, даже с крыш. Видимо, и чердаки келий были заселены.

Монастырское подворье постепенно заполнялось полураздетыми и ничего не понимающими солдатами. Между ними бегали офицеры, что-то выкрикивали, пытаясь как-то организовать эту растерянную толпу.

Наконец, это бессмысленное хаотичное движение стало приобретать упорядоченность, и уже несколько сот человек, многие из которых были безоружны, бросились в сторону конюшни и скотного двора. Повалили ограду. Пытались пробиться к туннелю, чтобы выбраться из монастыря.

Но несколько пулеметных очередей ударили в упор. Появились первые убитые и раненые.

Вид крови и лежащих на земле убитых и отчаянные крики раненых остановили бегущих. Они отхлынули назад, в подворье. Но тут же, в панике, сминая что-то кричащих им офицеров, бросились в другую сторону, ко второму туннелю. Но и там их встретил кинжальный пулеметный огонь.

Постепенно вся эта поначалу обезумевшая толпа начала приходить в себя, понимая, что они окружены, что они – в ловушке. Но все еще продолжали искать слабое место, где бы огонь был не такой сильный и где можно было бы лавиной навалиться на противника и, преодолев вал, уйти в леса. Что уйти через туннели им не удастся, они уже поняли.

Но в какую бы сторону они не бежали, где бы они не начинали пробиваться к валу, как тут же оживала пара пулеметов. Приходилось снова отступать и прятаться за деревянными стенами келий.

Кольцов понимал, что паника, порожденная внезапностью, не будет длиться бесконечно, что довольно скоро найдется тот, кто сумеет привести в чувство эту пока еще обезумевшую толпу – и тогда они снова станут солдатами и начнут разумно и хладнокровно искать выход. И неизвестно, чья сила пересилит, чья хитрость окажется хитрее. У него было слишком мало людей, чтобы рассчитывать на победу в открытом бою.

«Главное ввязаться в драку» – снова, в который раз вспомнил Кольцов слова Наполеона. Ввязался! И что дальше? Видимо, рассчитывать на советы великого полководца, который практически выиграл все сражения, но ни в одной кампании не одержал победы, не приходилось.

Кольцову стало понятно пока только одно: пока еще не поздно, пока белогвардейцы толпой мечутся по монастырскому подворью, надо применить какую-то новую хитрость.

– Ваня! Достань какую-нибудь белую тряпку, – попросил Кольцов Пятигорца.

Тряпку нашли быстро. Кто-то пожертвовал нижней сорочкой. Ее привязали к винтовке.

– Петро, еще очередь! Над головами! – попросил Кольцов старшего Боброва.