Дракула. Последняя исповедь - Крис Хамфрис

Его распоряжение было исполнено. Слуги Дракулы теперь действовали с большей аккуратностью, чем прежде, и глаза Фомы были открыты в тот момент, когда шест вознесся вверх. Осталось неизвестным, ощутил ли грек порыв свежего ветра. Он уже не мог сказать об этом. Острый конец шеста торчал из его рта.

— Теперь самое последнее, — сказал князь и медленно повернулся.

Все это время с Хамзой обращались лучше, чем с другими узниками. Такова была воля князя. Ион присматривал за тем, чтобы это приказание в точности выполнялось. Он нередко посещал бывшего учителя, разговаривал, приносил ему свежую еду и чистую воду. Одежда, которую Хамза носил с того времени, как его захватили в Джурджу, конечно, потрепалась, но оказалась чистой. Борода паши была коротко подстрижена, бледно-голубые глаза смотрели с прежней ясностью. Он обвел взглядом валахов, которые так же неотрывно смотрели на него с затаенным страхом и любопытством, потом перевел взор на колья с мертвыми телами. Эти мученики, конечно, давно уже не могли его видеть.

В конце концов турок взглянул на своего бывшего ученика.

— Что, Влад, пора?

Среди зрителей пронесся испуганный шепот.

— Да, пора, Хамза-ага. — Дракула кивнул в ответ.

— Но послушай. — Хамза нервно облизал губы. — Я не могу, не должен умереть сегодня. — Он снова взглянул на Фому Катаволиноса, потом поспешно отвел взор. — Ты знаешь, как и для чего устраиваются подобные казни. Какая польза, какой смысл в этом… примере, если о нем никто не узнает? Позволь мне вернуться к моему господину. Он прислушивается к моим советам. Может быть, я смогу убедить его окончить войну, оставить тебя в покое. Султан слушает то, что я ему советую, — повторил паша, и голос его дрогнул. — Пожалуйста, Влад, отпусти меня к Мехмету.

Повисло молчание. Поднялся ветер, но в нем не чувствовалось ни сырости, ни прохлады. Он трепал одежды, намокшие от крови, развевал спутанные, слипшиеся волосы.

Молчание нарушила ворона. Она уселась на тот самый шест, на котором погиб Фома, и громко, пронзительно каркнула.

Влад поднял голову на этот крик, мгновение смотрел на птицу, потом снова перевел взор на Хамзу.

— Нет, старый друг, — ответил он, отступив на шаг. — Будет лучше, если Мехмет сам явится сюда и посмотрит на тебя.

Витязи подошли к турку, сорвали с него одежду и бросили его наземь, лицом вниз.

— Там, за моим ремнем! — крикнул Хамза. — Там, князь! Она там!

Влад поднял руку, и его люди мгновенно остановились. Князь наклонился, ощупал сброшенные одежды, потом выпрямился. В руке он держал охотничью перчатку.

— Ты помнишь, что когда-то сам сделал ее для меня? — спросил Хамза и повернулся, сколько было возможно, стараясь заглянуть Владу в глаза.

— Да. — Дракула несколько раз повернул перчатку, разглядывая ее. — В своем ремесле я достиг кое-каких успехов. Так это или нет?

— Конечно так. А помнишь ли ты стихотворные строки, которые вышиты на ней?

— Помню. «Я в западне, я заключен в темницу тела. Но я хотел бы быть ястребом, который свободно парит».

Князь улыбнулся, потом опустился на колени рядом с турком, распростертым на земле.

— Джалаладдин был нашим любимым поэтом, мы оба восхищались им. Это поэт мистиков, тех, кто верит в сверхъестественные свершения и знает толк в охоте с соколами.

— Таких, как мы с тобой.

Прислужник, который держал Хамзу, слегка ослабил хватку. Турок смог полностью обернуться и взглянуть в зеленые глаза своего бывшего ученика.

— Освободи меня, Влад. — В голосе паши прозвучала мольба.

Он ждал ответа, но князь не пошевелился, даже не моргнул.

Тогда турок потянулся к нему и прошептал:

— Однажды ты сказал, что любишь меня.

Влад помолчал еще мгновение, неотрывно глядя на Хамзу, потом взгляд его стал сосредоточенным.

Дракула холодно произнес:

— Да, я любил и сейчас люблю. Умри с миром.

Он наклонился и натянул перчатку на заостренный конец шеста.

Ион скакал и обливался слезами. Он оплакивал свою разоренную страну, ее князя, обреченного на адские муки, самого себя, но больше всего Илону.

Рыдания душили бывшего ворника даже тогда, когда его нашли акинчи. Это были татары на лохматых, неподкованных лошаденках. Они появились внезапно, точно из-под земли, и взяли его в плотное кольцо. Степняки разглядывали пленника и спорили о том, не поджарить ли его на огне. В итоге татары поступили так с лошадью Иона, так как не видели никакой пользы в крупных боевых скакунах, на которых ездили неверные.

Что же касается наездника, то они знали приказ, который гласил, что всех пленных надо доставлять живыми в лагерь. Возможно, акинчи и ослушались бы, если бы не боялись всевидящего ока султана, которое, по их легенде, Мехмет позаимствовал у какого-то знаменитого духа. Кроме того, за захват знатных пленников полагалось вознаграждение, золотой слиток, и об этом акинчи помнили ничуть не хуже, чем о духе. По всему виду Иона, особенно по доспехам, которые они сняли с него, татары решили, что это человек не простой, а очень даже ценный. Золото они любили так же, как своих богов, даже больше. Этот металл можно было обменять на хороших лошадей. Степняки едва не сломали Иону кости, когда вязали его ремнем из сыромятной кожи, а потом бросили на спину осла.

Чуть позже Тремблак лежал, созерцая великолепные орхидеи, вышитые на измирском ковре. В султанском шатре было тихо. Люди, которые выкупили его у татар, не думали, что он понимает по-турецки, или совсем не боялись этого, потому открыто, ничуть не смущаясь, болтали о том, как их господин выезжал на охоту.

Мехмет делал это не столько ради удовольствия, сколько для того, чтобы обеспечить себя пропитанием. Казиклу-бей мог, конечно, опустошить всю землю своего княжества, сжечь посевы, отравить воду перед наступающими вражескими отрядами, оставив турок, в том числе и самого султана, практически без еды, но он был не властен над птицами, которые парили в воздухе. Мехмету приходилось выпускать всех своих соколов и ястребов, чтобы добыть голубей и тетеревов.

Возможно, Ион задремал или просто потерял ощущение времени, впав в забытье, но когда он снова взглянул на орхидею, изображенную на ковре, послышались отдаленные приветствия, которые с каждым мгновением становились все ближе и громче. Потом раздалось позвякивание лошадиных подков, чей-то смех перед входом. Через миг все резко оборвалось, и пленник увидел, что окружен сафьяновыми туфлями и оборками шаровар, запачканных дорожной пылью.

Тремблак закрыл глаза.

— Ты знаешь его, мой дорогой?

Голос Мехмета Ион не мог забыть никогда и узнал бы среди тысячи других. Он был довольно высоким и тонким для человека столь могучего телосложения, к тому же странно мягким. Это совсем не вязалось с теми жестокостями, на которые был способен султан.