Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

Дома, ноябрь

Он никак не мог определиться, наведаться ли ему еще раз в Копенгаген.

За последний час он двенадцать раз звонил сербке, но ответа не дождался.

И потом, надо было встретиться с ирландкой. Чего хотел от нее журналист?

Зачем они виделись? Как он вообще на нее вышел? А вторая, которая сидела с ним в кафе, кто?

Что он показывал ей на телефоне и что они забыли у дома гангстерши?

Он вышел, закурил сигару.

Постоял во дворе, потом спустился к пристройке.

Вечер выдался теплый, приятный.

Он вообще молодец: даже скамейку соорудил сам.

Он еще ее не использовал, возможно пригодится, когда займется следующим фильмом.

Меблировка хорошо продумана, по стенам развешены хлопалки для ковров. Он покупал их на ярмарках в Сконе, привозил из-за границы. Самую красивую – из Парижа. Но выглядит она лучше, чем бьет.

Он погасил свет и вышел во двор. Просигналил мобильник. Оказывается, он пропустил звонок. Единственный недостаток сарая – плохая связь. Но он узнал номер на дисплее и тут же перезвонил сам.

Дело сделано, журналист будет удивлен.

Теперь незачем ехать в Копенгаген.

Он вернулся в дом, достал DVD с фильмом и плеснул себе виски.

Нужно внимательно просмотреть все еще раз, чтобы впредь избежать ошибок.

Пятый удар получился немного косо, надо учесть.

Но полька хороша.

Сканёр, ноябрь

Литовца Арне звали Томас Скарбалиус.

В отличие от видного Андрюса Сискауcкаса из Сольвикена, Томас был маленький и невзрачный. Ходил в мешковатых темно-синих брюках, сером полинялом джемпере поверх клетчатой рубашки и пиджаке или, скорее, куртке, напоминавшей старую форму заводских бригадиров.

Ему перевалило за сорок. Шляпы он не носил. Светлые волосы зачесывал назад и по-шведски говорил хуже Андрюса.

Арне позвонил ему на следующее утро после случившейся со мной неприятности. Скарбалиус приехал, осмотрел машину и спросил меня по-английски, понимаю ли я русский язык.

– Njet, – ответил я.

Скарбалиус нашел мою шутку удачной. А когда отсмеялся, объяснил на смеси английского, шведского и немецкого, что мне придется покупать новые шины. Если бы я проколол шину гвоздем, он бы вспрыснул чего-то там так, чтобы я доехал до мастерской.

Ни я, ни Арне не поняли, что мог бы вспрыснуть Скарбалиус, но синхронно закивали.

– Это сделали ножом, – продолжал литовец. – Надо менять. Я знаю мастерскую «Шины Драгана» в Хелльвикене. Не так далеко, десять минут езды. Позвоню Драгану. Он к тебе или ты к нему – без разницы.

Томас уверенно кивнул, словно желая подчеркнуть, как быстро его знакомые управятся с шинами.

Я согласился, чтобы «Шины Драгана» прислали в Андерслёв мастера. Я мог бы заехать к ним после обеда, а утром мы с Арне успевали к Агнете Мелин и Эгону Бергу.

Я допил кофе, доел вареное яйцо и бутерброд с селедочным маслом и был готов к отъезду, когда позвонил Симон Пендер.

– Где ты? – недоумевал он. – Когда вернешься?

– В любом случае не сегодня, – отвечал я. – Хулиганы прокололи мне шины, так что сейчас я вообще не могу сдвинуться с места.

– Где ты?

– В Стокгольме. Хотел выехать к тебе через час, но застрял. Даже не представляю, кто возьмется поменять мне шины за такой короткий срок.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю.

– Значит, в Стокгольме? – переспросил Арне, едва я завершил разговор.

Я сел в «вольво-дуэтт» и посмотрел на него через боковое стекло.

– Хулиганы?

– Так было проще, – объяснил я.

Когда мы проезжали мимо дома Йордис Янссон, я помахал рукой. По-моему, она ответила, хотя сказать наверняка трудно: ее рука казалась столь же прозрачной, как гардина.

Агнета Грёнберг была такой же серенькой и незаметной, как Йордис Янссон, по крайней мере на школьных фотографиях.

С Агнетой Мелин оказалось иначе. Она встретила нас нарядной, несмотря на пенсионный возраст и на то, что мы с Арне появились у нее в первой половине обычного буднего дня. Агнета была в дорогом темно-синем платье с широким кожаным поясом, в туфлях на высоких каблуках и с необычной прической.

На ее губах была ярко-красная помада, на шее висело ослепительно-белое жемчужное ожерелье. Она разогрела булочки с корицей, заварила чай, но сказала примерно то, что мы ожидали от нее услышать.

– Случившееся с Катей – ужасно, – начала она. – Уж не думаете ли вы, что Герт-Инге к этому причастен? К ее исчезновению.

– А вы как считаете?

Агнета склонила голову набок и обхватила пальцами подбородок:

– Он всегда был странный, Герт-Инге.

– То есть?

– Всегда в себе, разговаривал редко. Не знаю, чем Катя его раздражала, но…

– Что? – насторожился я.

– Я думаю, она ему нравилась. Вряд ли он мог на что-то рассчитывать. Катя считалась у нас первой красавицей и всегда знала, чего хочет. А Герт-Инге был толстый. С виду сильный, но совсем не привлекательный. И плохо одевался. Мне всегда казалось, что костюмы он шьет себе сам.

Дом Агнеты Мелин стоял на окраине Андерслёва. Мы беседовали на просторной кухне, оборудованной по последнему слову техники. Правда, создавалось впечатление, что все модные прибамбасы висят здесь для вида. Агнета спросила, будет ли нам удобно разговаривать на кухне. Но я бывал в квартирах меньших, чем одна ее кухня, поэтому легко согласился.

Агнета была домохозяйка. Ее муж содержал мебельный магазин где-то между Треллеборгом и Сведалой. Вряд ли особо прибыльный.

– Мы должны быть счастливы, что вообще можем торговать мебелью, когда на свете существует «Икея», – вздохнула она.

Я достал школьный снимок.

Агнета взяла его, прищурила глаза, потом вытянула руку.

– Это ужасно, но я должна сходить за очками.

Через некоторое время она вернулась в маленьких очках с четырехугольными стеклами.

– Боже, как мы были молоды! А вот я, как я ненавидела эту юбку!

– Расскажите, пожалуйста, о Герте-Инге Бергстрёме, – попросил я.

– Рассказывать особенно нечего. Он держался сам по себе, ни с кем не водился. Учился ни хорошо ни плохо.

– Но ведь вам приходилось общаться с ним каждый день.

– Каждый день? – Агнета рассмеялась. – Нет, вы сильно преувеличиваете. Если Катя стояла на верхней ступеньке в школьной иерархии, то Герт-Инге, можно сказать, занимал самую нижнюю. А вот его мама…