Сказки зимнего перекрестка - Наталия Ипатова

— Забыл, — честно сознался Имант. — И, по правде говоря, не только о тебе. Этот мир заслужил толику хорошей погоды. Будь любезен, подержи…

Ничтоже сумняшеся, он брякнул мне на руки свою драгоценную ношу и легко сбежал по деревянной лестнице вниз. Глянул наземь, вверх, по сторонам, сунул четыре пальца в рот и засвистал что есть мочи, по-хулигански или разбойничьи.

Спугнутые тучи прыснули в стороны, как застигнутые мыши, солнце ворвалось в образовавшуюся прореху, обрушив на Первого Принца Лета целый водопад золотого света. Только теперь я вспомнил, насколько он могущественный волшебник. Но это было еще не все!

Распахнулись Врата в июнь: слепящий тамошним светом прямоугольник, и в них потянулись, проскальзывая оттуда сюда, его пышногрудые крутобедрые соблазны. Отстраненной частью своего сознания я подумал, что вижу массовую эмиграцию обитателей пляжного июня как заключительный акт агрессии, замысленной златокудрым бронзовым богом. они невозмутимо миновали меня, неся на головах скудную поклажу и покачиваясь на ходу. Поток их был бесконечен, монотонен и неостановим, как океанский прилив. Афродита, спозаранку хлопотавшая на кухне, закричала и замахала на них полотенцем, но тщетно. Просачивались, покидая июнь и ничем не проявляя исконной вражды, поклонники «Пепси» и «Кока-колы», и футбольные фанаты, сопровождаемые звуками трещотки и криками «оле!», подергивающиеся в диковинном танце и несущие в июль свои татуированные тела. «Пятая колонна» громко ойкнула из окна и помчалась следом, размахивая оранжевым бикини.

— Эй! — окликнул я Иманта. — А ты не боишься, что в отместку она устроит тебе черемуховые холода?

— У меня пусть делает, что хочет, — великодушно сказал Имант, возвращаясь на веранду. — Я ей гамак повешу.

— Ключ, — напомнил я.

— Ах да, Ключ. Что же делать, я не могу взять его без разрешения. Лара… Ларочка, отпустим Диму? Можно, я возьму Ключ?

Не открывая глаз, она пробормотала что-то неразборчивое, нежное, где упоминалось его имя, и что всеми присутствующими было истолковано как определенное согласие.

— Август с Сентябрем вообще поженились, — в воздух сообщил Имант. - Объединили свои миры и царствуют вместе без проблем, не разбери поймешь кто где. Да, Ключ… Извини.

Простая душа, он и не подозревал, что чужая ноша — тянет. Я прислонился спиной к косяку, а Имант прошмыгнул обратно в комнату, взял из клетки сонную канарейку, дохнул ей в желтые перышки, чтобы разбудить, был клюнут в палец, рассмеялся… Потом вернулся на веранду, где мы, наконец, поменялись.

— Ну, — сказал он, — давай. Счастливо.

И двинулся в сторону ослепительного прямоугольника Врат, за которым ждал их обезлюдевший июнь. Глядя на его удаляющуюся спину и на ларочкину головку, склоненную на загорелое плечо, я вдруг решил, будто проник в сокровенный секрет ее грез, навеваемых шорохом дождя. О чем еще могла она грезить, как не о встающем из моря замке, чьи ступени лижет волна, а светлые стены украшены лишь ковром из непостоянных бликов. О замке, зовущем к себе, как морская раковина. О пустынных бесконечных пляжах и тропических цветах, об эоловой арфе, в конце концов! О возможности не раскрывая глаз уткнуться носом в горячее тугое плечо, и где-то знать, что кто-то этим осчастливлен. И немудрено, что потом, дома, это вспоминается как сон, вновь и вновь возвращающийся под шелест дождя. И принимается за сон.

Я вздохнул, прощаясь с миром наслаждений, придуманным легкомысленным богом для тех, кто попался на его удочку. Я был среди них, но Имант дал мне шанс прийти в себя. В сущности, я не хотел бы останавливаться на одном месте даже ценой пожизненного отпуска.

Они не оглянулись, даже тая в ослепительном июньском свете. Они меня уже не видели. Я махнул им рукой, повернулся спиной и отправился своей дорогой. Трепыханье птичьего сердечка вело меня прямиком в Август.

Всего какие-нибудь десять шагов, и я оказался уже совершенно в иной обстановке. Сверху пекло жаркое, но, в отличие от июньского, мягкое солнышко, под ногами была влажная земля. По сторонам — культурные насаждения узловатых плетистых растений, которые я незамедлительно классифицировал как виноград. Сочные, плотные, иссиня-черные кисти «Изабеллы», прозрачно-розовый «Мускат», крупные, с фалангу пальца, продолговатые янтарные ягоды «Дамских пальчиков». Других я не знал, а может, и эти не так назывались, я просто довольствовался осенними ассоциациями отечественных прилавков.

Я стоял на пологом склоне холма, и видно было далеко вниз и вперед. В долине, по берегам широкой реки сгрудились белые домики под зелеными крышами. Можно было бы предположить, что на сей раз меня забросило на Кавказ, однако какое-то подсознательное впечатление протестовало. Вероятно, я разлакомился, и мне просто хотелось оказаться где-то в такой загранице, какой в грубой реальности мне не увидеть никогда. Когда еще мне представится возможность именовать места согласно своим представлениям о них? Перпендикулярным курсом двигался тип в противогазе, с баллонами на плечах. Должно быть, опрыскивал от вредителей или болезней. Я решительно обозвал местность Шампанью и потихоньку пошел вниз, по тропе, пересекавшей борозды, ожидая встретить на пути хозяина или хозяйку здешних мест.

Я увидел ее издали, а она меня — нет, и пока я ожидал ее, то нашел, что более всего она походит на Марину Влади. В отличие от прочих встреченных на пути дам, исключая, может быть, одну Мидори, эта не была праздной. Среднего роста и, возможно, средних лет, хотя я не дал бы ей больше тридцати. С длинными волосами цвета сливочного масла, забранными в пучок, но не слишком-то покорно в нем пребывающими. На ней была длинная синяя юбка, подоткнутая сбоку для удобства ходьбы, и она, что ни шаг, взбивала ее вверх круглыми крепкими коленями. Светло-голубую блузку она завязала под грудью узлом. Не тоненькая, вся как яблочко наливное, с блестящими глазами в цвет блузки и маленькими ступнями босых ног. Шагала она легко, как песню пела, будто корзина винограда, которую она несла за плечами, на ремнях, как школьный ранец, вовсе ничего не весила.

— О! — воскликнула она, едва завидя меня. — Вот кто мне поможет!

И не успел я глазом моргнуть, как уже оказался при деле, попросту впряженным в лямки ее ноши. То есть, я не имел ничего против.

— Это, наверное, вам, — сказал я, передавая из ладони в ладонь теплый комочек вертящейся канарейки.

Женщина засмеялась, разжала ладонь, птичка тут же снесла пестрое яичко, вспорхнула, и только мы ее и видели. Жестом фокусницы Королева Августа сомкнула ладонь, дунула в кулак и снова разжала. Вместо яичка на маленькой ладошке, бывшей как средоточие мира, разевал клюв довольно-таки гадкий птенец, покрытый младенческим пухом.

— Недодержала, — с притворным огорчением констатировала она, после чего весь процесс повторился вновь, и с раскрытой руки сорвалась и улетела в лес здоровенная пестрая тварь, напоследок одарившая нас громогласным «ку-ку».

— А логика? — спросил я.