Струна - Виталий Каплан

Канал еще не работал (наверное, профилактика), а вчера я уснул прямо с пультом в руках, изучая ночные программы новостей. Так что ничего странного. Диванчик, рассчитанный на крохотные коробки советских квартир, совершенно не предназначен для сна, а его деревянная спинка похожа на нижнюю часть гильотины. Наверное, в свое время Прокруст работал с похожей установкой.

Я нажал кнопку пульта, канал моментально переключился.

— Но чтобы солить огурцы, нужно взять еще чеснок и… — вещала какая-то полная дама. Ведущая программы «Доброе утро!» затаив дыхание, слушала этот рассказ, словно никогда раньше не видела самой народной закуски.

Я вновь нажал кнопку. Фильм про американских гангстеров. Еще — какая-то передача о культуре. Вслушиваться времени не было. Я взглянул на часы и, убедившись, что новости будут нескоро, поднялся.

Уснул я, конечно, в одежде, причем в той самой, в которой пришел домой. Разве только ботинки сменил на тапочки — не более того. Шипение на кухне все возрастало. Чем там Димка занят?

— Здравствуйте, Константин Антонович, — не отрываясь от сковородки, произнес он.

— Привет, — кисло отозвался я. Так, что мы имеем? Банка кофе, масло, сыр, паштет, чайник… Грустно, но что поделаешь? Бегать по магазинам нет времени… Сказать, что ли, Димке пару слов на эту тему? А если огрызнется? Хотя вроде не должен, не до того нам сейчас обоим, чтобы в глупые обидки играть. Юрика нет. Совсем, без вариантов. И потому всё вокруг будто пропиталось невидимой пылью.

Я открыл банку «Нескафе», протянул руку к буфету и достал из него чайную ложку.

— Константин Дмитриевич, — Димка снял сковороду с газа. — Звиняйте, но кроме яичницы ничего нету.

— А ты? — спросил я.

— Уже. Вам кофе делать?

— Конечно.

В душном воздухе повисла пауза. Я, работая вилкой, поедал яичницу, Димка дожевывал свой бутерброд и отхлебывал кофе. Мысли как всегда разбредались. Слишком много проблем и слишком о многом надо подумать, но голова после целой ночи на Прокрустовом диванчике болит, а шея тем более, да и трезво размышлять после отвратительного сна не получалось. Что же там такое было? Я не помнил ничего, кроме тяжелой, подкатывавшей к горлу тоски. Не успеть, я уже опоздал. Во всех смыслах. Ничего не вернуть. Не вернуть раздавленного в лепешку Юрика. Не вернуть Женю Гусева, который до сих пор в коме — я только недавно звонил в Мухинск, справлялся у Кузьмича. Не вернуть свою прежнюю, человеческую жизнь. Да и этого вот Димку не вернуть к родителям. Какие-никакие, а всё лучше, чем настырная забота «Струны». Мы творим великую музыку, от которой вибрирует Тональность — но не врём ли мы в каждой отдельно взятой ноте?

— Константин Антонович, можно спросить?

— Да, конечно.

Между нами почти не осталось напряжения. Совсем не так, как днями раньше, когда тяжело было слово друг другу сказать, когда легло между нами какое-то мутное, грязное пятно. Смерть Осоргина прошлась по этому пятну ластиком. Мелко, глупо и мелко всё это, недостойно каждого из нас. Так почему же я стесняюсь попросить прощения? Почему в горле тугим комком шебуршится гордость? Неужели я так и не смогу ее выплюнуть?

— Вы знаете, как погиб дядя Юра?

— Его убили, — тусклым тоном ответил я. — Его и несколько человек из охраны…

Сайфер падает на асфальт, роняет свое ружье и застывает на четком стоп-кадре капээновской камеры… Еще секунду назад он был жив… Я знал его хуже, чем проныру Мауса. Даже настоящую фамилию — Хлестаков — и то вспомнил не сразу. Да уж, посмеялся бы Гоголь. Сквозь невидимые миру слёзы.

— Он мучился? — как-то глупо, совсем по-детски, спросил Димка.

— Нет. Всё случилось быстро.

Я старался говорить твердо и выглядеть убедительней. Получалось не слишком. Наши люди ведь даже тела его не нашли — там была равномерная каша из крови, железа и костей. Одно ясно — он умер. Наверное, и впрямь быстро.

— И что теперь? — Димка закусил губу.

— То есть? — не понял я.

— Что теперь будет? Это ж не просто так…

На мгновение мне показалось, что Димка знает много больше меня. Но потом сообразил, что вновь ошибся. Опять игра на полутонах, виртуозная музыкальная техника…

— Ничего, — сказал я. — Вряд ли погибнет кто-то еще. Это стоило нападавшим громадной крови, а те, кто выжил, вряд ли уйдут от возмездия. «Струна» умеет мстить, когда надо. Вполне возможно, что в этой стране больше не будет бандитов…

Слова мои прозвучали столь пафосно, что я подавился ими. Точно в детстве, поедая манную кашу с комками.

— Вы поэтому «ящик» вчера смотрели? Да?

— Да, — кивнул я. Это была правда. Другое дело, что ничего путного мне не попалось. В «Столичном криминале» обошли вниманием даже бойню на Кутузовском. Похоже, журналистов умело заткнули. Либо непосредственно «Струна», либо, что вероятнее, КПН по нашей деликатной просьбе.

— Они же из блатных… ну эти, которые стреляли? — предположил Димка.

— Не совсем, — я постарался внести ясность. — Они… ну бандиты, но не уважаемые. Даже не здешние.

— Залетные, — подытожил Димка. — Гастролеры…

Он поднес чашку к губам и, не сделав глотка, поставил ее обратно. Словно забыл. Давным-давно, в гадюшнике № 543, я размышлял о судьбе своих учеников. Куда они денутся после школы? Тогда мне казалось, что Соболев очень удачно пополнит ряды шантрапы, мечтающей назваться гордым именем «братва».

Подсознательно я относил его к тем, кто преклоняется перед этой «новой элитой», копирует их повадки и жаждет стать рыночным бригадиром, как в свое время мальчики мечтали об отряде космонавтов. Я ничего не знаю о своих учениках.

— Сволочи, — сказал Димка. — Ненавижу их всех, ублюдков!

— Кого?

— Бандитов, — скривился он. — Знаете, как моему отцу от них доставалось. Приедет такая задница на тачке чуть ли не из золота, построит водил на автобазе и давай их лечить, кто тут «быки», а кто «бараны». Сам еще глазами зыркает, и дружки его за пушки чуть чего хватаются. Понты пихает, а сам зассал уже сто лет как! Ублюдки… Всех бы их в одну «братанскую» могилу, мать их… — тут Димка вдруг спохватился. — Простите, Константин Дмитриевич, я хотел сказать…

— Ничего, — неловко улыбнулся я. — С педагогической точки зрения тебе надо бы прочесть мораль, но с человеческой я тебя поддерживаю. А педагог из меня сам видишь — никакой! Так что…

В этот миг моя «мыльница» разразилась своим прерывистым звоном. Я аж подпрыгнул. Сам не знаю, почему — заклинило в мозгах что-то.

Димка тоже вздрогнул от неожиданности, но секунду спустя тихо задрожал в накатившей на него истерике. Едва не пролив кофе, он с грохотом водрузил чашку на стол, одной рукой схватился за живот, а указательным пальцем правой тыкал в меня, заливаясь в беззвучном хохоте.