Русалия - Виталий Амутных

— Да ведь он мой крестный отец, — принужденно отшучивалась Ольга, — как же я могу быть его женой? Сама ведь знаешь, что за христианами такого не водится.

Она отпила вина из разложистой серебряной чаши, изображавшей тыкву, на боках которой были вычеканены яблоки и груши, а рукоять изображала змею, отпила, чтобы промочить постоянно пересыхавшее горло.

— Пью чашу великого царя ромеев — Константина[346]! — провозгласила с некоторым запозданием княгиня и закашлялась. — А где же мой благодетель?

— А он сейчас, я думаю, как раз пьет чашу великой русской княгини в той палате, где собраны твои послы, и твои купцы… Но он, разумеется, не может не проститься со своей крестной дочерью, — Елена так же отпила из высокого золотого чешуйчатого кубка. — Ведь я слышала, что ты на днях покидаешь нас?

Ольга покрутила оказавшуюся под рукой покрышку своей чаши, на вершине которой помещался маленький козлоногий человечек, играющий на свирели, будто бы заинтересовавшись прихотливостью серебряной фигурки, а затем отвечала по возможности бесстрастно:

— Да. Пора уже.

— Но я надеюсь, мы ничем не разочаровали тебя. Все случилось так, как ты хотела?

— О, вполне.

Константин вместе с наперсниками, назначенными ему обществом, явился как раз тогда, когда разговоры почти совсем прекратились, и только ненавидящие взгляды, неспособные укрыться за учтивыми личинами улыбок, схлестываясь друг с другом, калили воздух над столиком цариц. Вновь прочие участники обеда, восславляя царя, полезли на пол. Ольга приветствовала Константина коротким кивком головы.

— Мы с княгиней говорили… — начала было Елена, но Ольга более не церемонясь перебила ее.

— Вот уже девять, нет, десять дней живу я во Дворце и только однажды могла говорить с тобой, царь ромеев. И что это был за разговор? Неужели ради того, чтобы глядеть на плясунов поборола я столько верст? Права августа, что мне уж пора домой отбывать…

— Да нет! Я же о том… — сробевшая от напора северной гостьи завертела головой Елена.

— Напротив, нам очень даже… — поддержали ее другие женщины.

— Права, права, — не останавливалась Ольга. — Здесь, у вас, неприметно, а в наших краях скоро белые мухи полетят. Пора. Только что ж я так… Хочу говорить тобой, царь. Хочешь ли ты того же?

Вытянутое лицо Константина будто сделалось худее прежнего, и нос точно высунулся вперед и заблестел. А взгляд его пойманной мышью кидался от лица к лицу своих приверженцев, ведь самодержец вовсе не хотел повторить печальный опыт своего предшественника — Романа Лакапина, а значит, он должен был умудриться проницать в их мысли. Но тут он различил направленный на него с одного из ближайших столиков нежно-ненавидящий взгляд своего протовестиария Василия Нофа, который со дня последнего переворота с легкостью выдавил из нового автократора одно за другим назначение патрикием, паракимоменом да еще и управляющим синклитом. Константин поймал этот негнущийся взгляд узеньких глазок, смотревших на него с нежно-розовой самодовольной жирной рожи, и тотчас предложил русской княгине небольшую прогулку по дворцу царицы.

— Что же это получается, царь? — горделиво развернув плечи и прямо глядя перед собой говорила Ольга, идя рядом с Константином, шествуя мимо золото-каменных достоинств царского дома. — Скажи мне без околичностей, звал ли ты меня сюда или мне это только почудилось?

Сейчас с ними не было толмача, и потому княгиня, поразмыслив, повторила последнюю фразу, соорудив ее попроще:

— Скажи правду, звал ты меня?

— Для моей державы посещение столь мудрой и великой властительницы всегда желанно.

— Нет ты скажи: звал или нет.

— И я, как правитель ромеев, не могу не оценить твоего внимания.

Ольга тяжело и открыто вздохнула:

— Конечно… когда у вас тут говорили прямо… Ладно. Ну вот я здесь. Чего же ты хочешь от меня?

— Наша жизнь преходяща, — принялся наигранно растягивать слова и понижать голос Константин, — и время сейчас задуматься, кому ты дашь отчет в совершенных за жизнь прегрешениях и в своей вере, когда наступит судный день. Теперь ты знаешь, что Христос и есть судия. «Не воскреснут нечестивые на суд, ни грешники на совет праведных, потому что знает Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет», — говорил Давид…

— Ну про Давида за эти дни я немало слышала. Про Моисея… — зло усмехнулась княгиня. — Теперь давай о деле говорить. Чего же хочет твоя премудрость?

— «Начало премудрости — страх Господень», как сказал… сказал Соломон, — Константин запнулся, поскольку сам заметил, что обилие цитат начинает придавать его речи некоторую смехотворность. — Издавна я лелеял мечту, чтобы золотой свет истинного Бога соединил наши державы, и мы вместе возрадовались ему с трепетом. И чтобы расточились наши враги, побежали прочь, исчезли, как исчезает дым, растаяли, как тает воск вблизи огня, и погибли бы грешники от лица Божия, а мы бы возвеселились.

— Ох и хитро же ты слова заплетаешь, царь ромейский! Значит, хочешь, чтобы я прислала тебе свои рати, витязей русских, так что ли? С кем воевать? С болгарами? С арабами?

— Пока еще хватает врагов у Христа, — чуть оживленнее заговорил Константин, — но, уверен, нет у тебя оснований разглядеть в движениях моей души какую-то корысть. Во всяком случае после того, как ты вышла из церкви уже во Христе, в семени Авраама, имея прекрасный обет, заключенный в Евангелии, после того, как любовь соединила…

— Любовь? — Ольга резко остановилась и дерзостно подняла на Константина требовательный взгляд. — Вот-вот, мне вспоминается, в тех словах, которые мне передавали твои посыльные, было что-то о любви…

— Христос — это и есть любовь! — не сморгнув глазом отвечал василевс.

— Ах, вот как…

— Как говорит святой апостол Иоанн Богослов в первом своем соборном послании, «будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога…»

— Вот так вот, значит, будем любить… Ага… — еле слышно произнесла княгиня, и глаза ее сделались фиолетовыми. — А вот я тебе проще скажу. Если ты думаешь, что перехитрил меня, и теперь Русь к Царьграду верой христианской, точно веревкой привязана, то не очень-то льсти себе. Все еще может перемениться.

Аккуратно подстриженная бородка на лице Константина слегка разъехалась в стороны, — он нескрываемо улыбался:

— Прежде солнца пребывает имя его, и благословятся в нем все колена земные, все народы будут признавать его блаженным. Так говорится в псалме. Благословен Господь Бог Израилев, единственный творящий чудеса, и благословенно славное имя его вовек и во веки веков.

Вскоре они вернулись в триклиний, где несколько танцоров в непристойно узких туниках игривыми телодвижениями выдавливали из осоловевшей от неумеренной трапезы и вина публики пьяные поощрительные выкрики. Говорить больше было не о чем. В конце обеда император вновь одаривал присутствующих шелковыми покрывалами, своей старой одеждой, серебряными монетами. Русская княгиня тоже была одарена. Но на этот раз ей выдали не пятьсот, а двести милиарисий. Чтобы не привлекать к себе внимания посторонних Ольга приняла и этот унизительный дар. Единственное, что она себе позволила, — никак не поблагодарить за то императора.