Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

Книготорговец преспокойно развернулся и двинулся обратно к Мариинской улице.

Бриедис и Соня стояли, молча глядя, как он удаляется, и не могли поверить своим глазам.

– Сдается мне, ваш отец больше знает, чем мы предполагаем.

– Так и есть, Сеня. Это была плохая идея – приглашать его с собой в Синие сосны.

– А мне кажется, наоборот. – Он перевел восхищенный взгляд с удаляющегося силуэта книготорговца на его дочь. И так вдруг стало хорошо и легко. Арсений понял, что все это время напрасно изводил себя мучительными раздумьями. С ее отцом – таким мудрым, понимающим, преисполненным спокойствия и здравого смысла – он еще успеет поговорить. Но вот дочь… дочь заслуживала услышать его признание первой.

– Соня! – воскликнул он, упав на одно колено, одновременно подхватив ее руку. – Простите меня за поспешность, агонию, сомнения. Теперь я, заручившись уверенностью, что Николай Ефимович не держит на меня зла, я… Прошу вас стать моей женой!

Соня побелела, прижав папку к груди, непонимающе глядя на приклонившего колено пристава, будто тот был с его торжественным лицом по меньшей мере рыцарем Тевтонского ордена перед архиепископом. Она на секунду открыла рот, проронила что-то неразборчивое. Арсений тотчас с отчаянием подумал, что она отказывает, сердце больно ударило в ребра, сигнализируя об опасности, руки, державшие пальцы Сони, нервно сжались. Какой же он идиот! Он делает предложение на ступенях крыльца Полицейского управления, барышни ждут чего-то совершенно иного.

– Ах, Арсений, зачем вы это делаете?

– Потому что я это решил еще в семь лет.

– Какой вы, однако. – Соня продолжала смотреть на него взглядом, в котором мешались смятение и ужас. – То есть я вам в жены должна отдаться, потому что вы все сами заранее запланировали? С семи лет?

– Д-да. – Арсений мучительно искал правильный ответ, но уже трижды все попадал не туда. Он чувствовал себя у ног египетского Сфинкса, перед Дельфийским Оракулом или каким-нибудь древним идолом, от ответов на вопросы которого зависели его жизнь и судьба. Но не смог совладать с великой его силой. И идол этот готов его прикончить, прихлопнуть, мокрого места на земле не оставив.

– Н-нет, – спасался он. – Потому что я вас люблю!

Глаз Сони коснулась эта ее знакомая усмешка: смесь доброго лукавства и нежности. Но Арсений уже не ждал ничего от нее, ни доброго, ни нежного. Сейчас она откажет, и придется вернуться в Казань, потому что никто не смог бы жить в одном городе с барышней, отвергнувшей предложение руки и сердца. Отцу не удалось заставить его уехать, Тобину, которого так долго изматывали допросами, – тоже, а этому хрупкому и нежному цветку – запросто.

– И я вас люблю, Сеня, – услышал он будто сквозь плотную вату в ушах. – Но замуж не пойду!

Арсений в огне вскочил на ноги.

– Почему? Почему? – вскричал он. Вокруг них уже собралась пара-тройка зевак, вскоре соберется толпа, и начальнику полиции донесут, что сын его учудил делать барышне предложение на крыльце здания Полицейского управления. Но ему было совершенно на все наплевать. Он едва не вцепился в ее локти, чтобы встряхнуть как следует. Едва остановил себя.

– Потому что вы против моей будущей профессии.

– Какой?

– Писателя и частного сыщика.

– Против! Этому не бывать. То есть писателя – пожалуйста, пишите сколько угодно, но не сыщика.

– И свадьбе тогда тоже не бывать. – Она подхватила юбку кончиками пальцев, повернулась и зашагала по ступеням крыльца к дверям. Бриедис последовал за ней, как жалкая тень.

– Почему вы такая… – слова из него вырывались сами. Он понимал, что выглядит капризным ребенком, которому отказано в конфете, но продолжал биться лбом об стену, топать ногами и голосить. Он не мог себя остановить, все напряжение, опасения, ожидание самого худшего вырвалось из него прямо сейчас. И знал, что будет сожалеть о минутной слабости, но не мог больше держаться.

– Какая? Упрямая? – Она сделала книксен перед вахтенным, который вышел посмотреть, отчего шумят на улице, и преспокойно прошла мимо него в двери.

Управление в воскресный день было пусто. Ни присутственных часов, ни толп, ни чинов, исправляющих свои обязанности. Только где-то в морге сидел, попивая кофе, прозектор, а на втором этаже читал газеты статский советник Бриедис.

– Да, упрямая и… – Арсений осекся, с отчаянием понимая, что разум его не поспевает за языком.

– Глупая, – подсказала Соня. Она гордо пересекала вестибюль, шла к лестнице, выбивая торжественный такт каблучками, казавшийся Бриедису барабанным боем перед казнью.

Она добралась до первого пролета и остановилась, резко став в позу. Руки ее упирались в бока, под мышкой – папка, о которой Бриедис успел позабыть, равно как и о деле Данилова и обо всем на свете.

– Если любите, то принимайте меня такою, какая я есть. Если хотите союза, приготовьтесь видеть во мне союзника, ратника и товарища. Я вовсе не слабая женщина, я человек, готовый действовать и приносить пользу обществу. А если вы того не признаете во мне, тогда прощайте, нам не по пути.

– Соня!

– Я разве не помогла вам? Разве не внесла толику усилий в успех? Ведь вроде признаете, что мы были хорошей командой, но дела мне доверить не желаете, по какому-то необъяснимому, противному законам логики, собственному упрямству.

– Не из-за упрямства! Из-за тревоги за вас.

– Тревога никого никогда не спасала. Не будете же вы меня вечно держать под колпаком? Я могу умереть от болезни, от лепры, к примеру, или мне на голову сбросят рояль, когда буду проходить мимо здания Латышского общества. Мы все когда-нибудь умрем. Не лишайте меня счастья успеть сделать что-то хорошее.

– Соня, ну что за фатализм? Какой, к дьяволу, рояль?

Бросаясь друг в друга отчаянными словами, они поднялись на второй этаж, завернули в коридор и тотчас же столкнулись лоб в лоб с Эдгаром Кристаповичем.

Арсений тотчас замолчал, вытянув руки по швам, подчиняясь давно выработанным рефлексам. Соня, широко и обезоруживающе улыбаясь, присела в книксене.

– Чего вы тут расшумелись? – грозно воззрился начальник рижской полиции.

– Софья Николаевна, первая дама-сыщик, желает предоставить вам, ваше высокородие, доказательства, касающиеся дела Данилова, – вырвалось горькое у Арсения. Говорил он резко, чеканя каждое слово, и «первая дама-сыщик» прозвучали как насмешка. И он готов был убить себя за несдержанность.

Соня пропустила мимо ушей колкость и протянула папку отцу Бриедиса.

– Мы все выходные дни провели в подвалах поместья Синие сосны… – начала она, но начальник полиции ее прервал, вскинув руку:

– Тише, не в коридорах же. Идемте.

Арсений не верил тому, что с ним происходит.

Вот он опять сидит в кабинете отца, но тот не собирается его отчитывать, наказывать или отделать латунным подносом, а рядом – Соня, с любопытством разглядывающая скромную обстановку кабинета начальника. Выкрашенные простой эмалевой краской стены украшали лишь портреты государя и губернатора города. Большой стол, стеллаж с папками, в которых хранилось неисчислимое количество протоколов, формуляров, бланков, у стены деревянные стулья, покрытые десятым слоем лака, тонкий, истоптанный ковер на полу – ничего здесь особенного не имелось. Но Соня водила туда-сюда свое любопытное веснушчатое лицо, не уставая дивиться виденному.