Фьямметта. Фьезоланские нимфы - Джованни Боккаччо

блаженства. На самом же деле Боккаччо показал необыкновенно красноречиво всю прелесть земной красоты, славы, величия, а главное — чувственной любви. Его путеводительница оттесняется в поэме Фьямметтой, образ которой поэту никак не удается превратить в аллегорию. Поэма обрывается там, где должна была бы начаться основная, собственно моральная часть ее. Как метко замечает Гаспари, «дантевское видение кончается там, где поэт достигает лицезрения триединого бога; Боккаччо пробуждается, когда он думает, что он держит в объятиях свою мадонну»[408]. Рай земной любви фактически заменяет рай небесный.

Этой двойственностью поэмы объясняются как ее слабые стороны, так и достоинства. Сложный замысел ее, стремление Боккаччо быть педантически назидательным вызывает нагромождение аллегорий, вычурность формы, крайне тяжелый стиль. Утомительная вязь терцин отягощается еще гигантским, проходящим через всю поэму акростихом: начальные буквы всех терцин образуют три сонета, из которых два обращены к Марии-Фьяммете, а третий — к читателю. Однако под этой вычурной оболочкой ощущается живая непосредственность и нежность чувства. Целый ряд сцен и образов, особенно любовных, полны большого очарования. Поэма полна сладостных образов, светлых воздушных фигур. Высокая оценка ее таким строгим судьей, как Петрарка, явствует из того, что в его «Триумфах» можно обнаружить заметное влияние «Любовного видения».

Боккаччо не мог все же не почувствовать всей искусственности своих попыток подражать Данте. Главное же, этот аллегорический стиль, не свойственный его мироощущению, уводил его в сторону от тех художественных задач, которые были намечены уже в самых ранних его произведениях и которые в конце концов он блистательно разрешил: это, с одной стороны — создание психологического романа, по существу реалистического, а с другой стороны — изображение жизни в ее наиболее ярких и характерных проявлениях, элементы чего можно также найти в неаполитанских произведениях Боккаччо. Вот почему после «Любовного видения» Боккаччо оставил этот вычурный стиль и вернулся к своей прежней реалистической манере. На этом пути его окончательно созревший талант создал около середины 40-х годов два истинных шедевра.

3

Время залечило душевную рану Боккаччо, но приобретенный им сердечный опыт не пропал даром. То, что для юного Боккаччо являлось страстным личным переживанием, для вполне созревшего художника оказалось материалом освобожденного от узкого субъективизма творчества. Так возникла написанная в прозе «Элегия мадонны Фьямметты» («Elegia di Madonna Fiammetta», около 1343 г.), в которой Боккаччо в последний раз изобразил свою бывшую возлюбленную, но переменив роли: в этом романе не она ему изменила, а он ей, и теперь бедная Фьямметта, сердце которой разбито, рассказывает трогательную и печальную повесть своей любви в поучение и предостережение другим женщинам.

Конечно, нельзя объяснять такую метаморфозу, как это делали некоторые старые критики, желанием Боккаччо «отомстить» изменнице и найти утешение в поэтических мечтах. Это невозможно уже потому, что весь рассказ имеет своей целью вызвать в читателе сочувствие именно к Фьямметте, а не к ее коварному возлюбленному. Скорее, можно здесь видеть стремление до конца развеять былые чары, отрешиться от острого субъективизма переживаний, чтобы получить возможность подойти шире к добытому личным опытом и с большей художественной свободой осветить объективно-человеческую сторону изображаемого конфликта чувств. Это позволило Боккаччо дать глубокий анализ сердечных переживаний покинутой женщины, который развернулся в замечательный, первый в европейской литературе психологический роман.

Реализм изображения любовных переживаний делает в «Фьямметте» огромный шаг вперед и по сравнению с признаниями и формулировками, заключающимися в «Канцоньере» Петрарки.

План «Фьямметты», без сомнения, был подсказан Боккаччо «Героидами» Овидия, откуда им почерпнут также ряд мелких деталей. В основном мы имеем и здесь и там скорбную женскую исповедь неудовлетворенной или обманутой любви. Но и в данном случае Боккаччо применил тот же самый прием, что в «Филострато»: любовной драме он предпослал картину былого счастья любви. Благодаря этому получил до конца развернутый круг сердечных переживаний, полный внешнего и, главное, внутреннего движения. Далее, литературную схему, найденную у Овидия, Боккаччо наполнил материалом не только своего душевного опыта, но и своих наблюдений, поскольку психологическое действие романа помещено в определенную обстановку, тонко зарисованную Боккаччо и образующую гармонически сливающийся с этим действием фон. При этом именно то, что Боккаччо вложил в эту рамку изображение вполне современного ему общества и вполне современных чувств, позволило ему создать реалистический роман в новоевропейском смысле.

Рассказ Фьямметты, при всей его стилистической изукрашенности и обилии античных исторических и мифологических реминисценций, замечателен мягкой задушевностью, размеренностью, плавностью переходов, той обшей гармонией, которая позволяет назвать это произведение «поэмой в прозе».

Фьямметта родилась весной, в цвету природы, от богатых и знатных родителей. Наставница хорошо ее воспитала, с годами пришла красота, похвалы приучили ее гордиться. Многие ухаживали за ней безуспешно. Наконец, она нашла подходящего человека. Она — его блаженство, он исполняет каждое ее желание. Как счастлива была бы она, если бы любовь эта продолжилась! Но судьба, завистливая к благам, ею же дарованным, направила Фьямметту на путь бедствий. Ей снится сон: в ясный, чудный день она гуляет по лугу, сплетая венки и распевая песни. Прилегла она на траве, и вдруг змея ужалила ее в левую грудь. Ей и больно, и в то же время она прижимает к груди змею, лаская. Но та скользнула и исчезла в траве. Фьямметта проснулась от луча солнца, проникшего в скважину, и улыбнулась своему вещему сну, не поняв его значения. Она оделась и пошла в церковь, так как было воскресенье. Там все любуются ею, словно вошла Венера или Минерва. Вдруг взор ее падает на молодого человека: он стоит, прислонившись к колонне, красивый, изящный, с курчавыми волосами, с нежным пушком на щеках. Он смотрит на нее умоляющими глазами, и она уже любуется им тайком. Она читает в его взоре: «Ты мое блаженство». — «А ты мое», — отвечает ее сердце. Кровь приливает к ее лицу, ей жарко, она вздыхает; ей хочется только одного — понравиться ему. А он — видно, опытный в этих делах — все смотрит с мольбой. Сколько обмана таит его взор! Но Фьямметта верит ему и думает: «Вот тот, кого я избрала моим первым и последним, единственным властелином!»

Она узнала его имя: Панфило, что значит «всецело любящий». И в церкви, и дома, и на берегу моря все ее мысли — только о нем. Она потеряла самоуверенность, забыла гордость, утратила сон и аппетит. Ее нянька обо всем догадывается и пытается склонить ее к благоразумию. Но Фьямметта объявляет, что не в силах противостоять власти Амура: либо смерть, либо счастье любви с избранником сердца! Все решает видение Венеры, которая велит ей покориться. Фьямметта склоняет