Сибирская жуть-2 - Александр Бушков

Сначала-то Василий Арсентьевич подумал, где это я и что со мной, а когда очнулся по-настоящему, услышал, что какой-то шум идет из-за спины и вроде бы как снизу. Собрался с силами и сел. А от страха у него по спине — мороз, словно кто льдину за воротник спустил. И понял он тут: никакая с ним не галлюцинация случилась, а настоящая явь. И что сидит он не у сосны, рядом с рюкзаком, а у края обрыва, что ведет к реке. Обрыв каменистый, с выступами. Сорвешься — костей не соберешь.

И еще заметил Василий Арсентьевич — ноют руки. Посмотрел, а меж пальцев у него по полной горсти пожухлой травы пополам с кустиками шиповника — цеплялся за траву и кустарники.

Кое-как добрался Василий Арсентьевич до своего рюкзака, а это шагов около двадцати, подобрал его, подхватил ружьишко и дай бог ноги от этого места.

Выходит, прогнал его хозяин, размышлял Василий Арсентьевич, и долго не мог понять, чем грешен. Потом все же надумал. Оказалось, он жену свою, то есть мою бабушку, под пьяную руку поколачивал. Вспомнил и бросил бить. А насчет хозяина тайги, так о нем и сейчас в тех местах поговаривают. Живет, мол. Только я так полагаю — снежный человек это.

Моей матери, когда я еще был грудным ребенком, цыганка нагадала беречь меня от воды. Вернее, оберегать от воды. Утонуть, мол, может…

(Из рассказа отца)

Случилось это в конце мая. В эту пору наши деревенские мужики обычно ходили ловить рыбу саком. Бабочек ловят маленькими сачками, а рыбу большим саком, натянутым на раму и укрепленным на конце четырехметрового шеста. Этим шестом, взявшись за его конец, рыбак забрасывает сак в воду, прижимает ко дну и подтягивает к себе. Уловистая снасть.

Так вот, мы с отцом пошли рыбу сакать. С ночевкой. Ночью-то рыба лучше ловится. Для бивачка выбрали место у основания рукава, точнее — у длинного узкого мыса. Здесь летом деревенские ребятишки обычно стерегли пасущихся телят. Для нас оно было удобным тем, что, начав сакать с правой стороны бивака, мы, постепенно огибая мыс, приближались к нему с левой стороны и шли к костерку отдыхать, чтобы потом начать новый круг.

Когда было поймано с ведро рыбы, мы немножко поспали, а в четвертом часу утра, заметив, что вода вот-вот выйдет из берегов, опять принялись за работу. Обошли мысок, отец говорит:

— Ступай, Фролка, к огню, повесь там на сучок одежонку, а то, гляди, подтопит. Да рыбу заодно вытряси в мешок, а я спущусь пониже. Только быстрей беги, одна нога здесь, другая там.

То, что отец велел, я сделал. Возвращаюсь к нему бегом по тропе, а он меня увидел, щуку за жабры поднял, кричит:

— Смотри, какую изловил!

Мне до него шагов пятнадцать добежать оставалось. Куст только обогнуть черемуховый. Ухватился я за нависшую ветвь — мешала она — и рванул напрямую. И тут… Даже подумать ничего не успел. Повис я. Провалилась земля подо мной и ухнула куда-то, как бы в пропасть. Уцепился я за ветвь другой рукой, стал, опираясь коленями на глинистую стенку, подтягиваться, но вижу — бесполезное дело. Руками-то я перебираю, а вверх — ни на вершок. Больше куст к себе подтягиваю. Гнется он все ниже, ниже, того и гляди с корнем вырвется. А тут под ногами разверзлось, ухнуло и сырой стылостью обдало.

Глянул я вниз и еще крепче вцепился в черемушину. Из узкой горловины, куда только что скатывалась осыпавшаяся земля, пыхтя в булькая, лопаясь пузырями и завихряясь, к моим ногам начала подниматься мутная вода.

Вот тут-то моего мужества и не хватило. Заорал я благим матом:

— Папка! Помоги!

Крикнул и почувствовал, как тело обдало ледяной водой. И мало того, я почувствовал, что меня сначала вроде бы подкинуло, потом, как бы пытаясь свить в жгут, накрыло с головой и так резко и сильно потянуло вниз, что я тут же подумал: «Ну, все. Погиб в воде, как и предсказывала цыганка».

Тону я, проваливаюсь в какую-то прорву, а дыхание все держу. И чувствую — рукам больно стало. И повис я как бы в воздухе. Открываю глаза — точно. Держусь я за ту же самую черемуховую ветку, а отец за другой ее конец пытается меня вытянуть и изо всей мочи кричит:

— Держись, Фролка!..

Очнулся я на горушке, что была повыше нашего бивака, весь мокрый, а в пальцах — жуткая боль. Отец надо мною склонился, смеется в усы, подмигивает:

— Ну как, очухался? Вот и молодец! Да прут-то теперь отпусти, он уже тебе без надобности теперь.

Глянул я — в самом деле держу черемушину. Пальцы от напряжения аж побелели — кое-как разжал их.

Вот уже больше полувека прошло, а та большущая воронка до сих пор существует. И никакое половодье на нее не влияет. И почему она образовалась, точно никто сказать не может. И зовут ее с тех пор чертовым провалищем, потому что она очень глубокая.

Речка близ нашей деревни небольшая, но каждой весной разливается так, что диву даешься: откуда что берется? И всякий раз в это время в окрестностях по всяким лужам и заливам появлялось множество диких уток, на которых я, когда уже стал взрослым и женился, с удовольствием охотился. И хотя добыча была вполне удачной, почему-то каждую весну жалел, что не имею лодки. Тогда-то, имея лодку, думал я, накормлю утятиной всю родню. И вот в последнюю зиму я наконец-то смастерил себе хорошую лодку. А накануне того утра, как впервые выехать на охоту, вижу сон: надо вроде бы мне переплыть Ангару, и я изо всех сил, преодолевая сумасшедшее течение, гребу к противоположному берегу. Но лодку сносит течение в еще более бурный проток, который мне, я это отчетливо вижу, не переплыть — так высоки в нем волны и так глубоки завихряющиеся воронки. И я тогда жмусь к обложенному булыжником крутому правому берегу и мчусь подле него с такой скоростью, что, если лодка перевернется, я тут же пойду ко дну. И вот я, можно сказать, уже в предчувствии смерти, перед очередным водоворотом перестаю грести и отдаюсь во власть стихии. И течение подхватывает мою легкую посудинку и швыряет на вдруг понизившийся берег. Я и чувствую, как лодка шаркает днищем о землю и останавливается.

Когда пробудился от сна, пришлось искать капли от сердца, так расходилось оно. А вскоре успокоил себя. Распустил, дескать, нервы накануне охоты! Да у нас и мест-то таких широких нет. И ерунда все это. Сон есть сон.

Я не буду рассказывать, как в то утро охотился. Одно скажу: лодку мою утки замечали издали и улетали или уплывали по течению туда, где разлившаяся речка теряла свое русло в зарослях тальника и черемушника. Но одну утку я все-таки подстрелил и в азарте кинулся за ней к тем самым зарослям. И вот тут-то, когда моя лодка оказалась среди кустов, я почувствовал, что попал в довольно крутой слив. Лодку подхватило течением и, швыряя от куста к кусту, ударяя о подводные корни, поволокло в сторону недалекого и густого ельника. И я ничего не мог поделать с ней. Она не слушалась весла, а когда я попробовал ухватиться за куст черемушника, ее так рвануло, что я тут же разжал пальцы. Через несколько минут меня занесло в такую волнопляску, что я испугался. Думал я, поставит лодку поперек течения, навалит на куст и — поминай как звали! И я бью веслом то справа, то слева, увертываюсь от боковых ударов и чувствую, что изнемогаю. И именно в тот момент, когда я уже начал от отчаяния терять над собой контроль, когда начало даже меркнуть сознание, лодку все же поставило поперек течения и швырнуло боком в прогал между двух развесистых кустов. Я в страхе закрыл глаза: «Все! Прощай, белый свет!» Но вдруг доходит до меня, что лодка шаркает днищем об землю. Открыл глаза и вижу: выбросило лодку за кромку берегового обреза на чистую лужайку и стало медленно разворачивать туда, куда текла уже не беснующаяся вода.