Империй - Роберт Харрис

— Наоборот, — как молодой конь, заржал Целий, — жив, здоров и сегодня вечером собирает большое совещание в предвкушении победы на выборах.

— Правда? — вздернул брови Цицерон, и я увидел, как краска возвращается на его лицо, и оно хорошеет, словно цветок, омытый дождем. — Кто будет присутствовать на этом совещании?

— Катилина, Гибрида, Цезарь и кто-то еще. Кто точно, я не знаю. Но когда я уходил, рабы уже расставляли стулья. Я узнал об этом от одного из секретарей Красса, разносившего приглашения как раз в то время, когда проходило народное собрание.

— Ну-ну, — задумчиво промурлыкал Цицерон. — Что бы я только ни отдал, чтобы подслушать их речи сквозь замочную скважину!

— Это можно устроить, — беззаботно ответил Целий. — Совещание будет проходить в зале, где Красс всегда проводит свои деловые встречи. Иногда, как сообщил мне мой человек, он желает, чтобы рядом находился секретарь и вел записи этих бесед, но так, чтобы собеседники об этом не знали. Специально для этого в комнате оборудовали потайную нишу, спрятанную за гобеленом. Мой информатор даже показал мне ее.

— Ты хочешь сказать, что Красс подслушивает даже самого себя? — с удивлением спросил Цицерон. — Какой государственный деятель станет заниматься такими вещами?

— Иногда люди в беседе с глазу на глаз дают обещания, которые они никогда не дали бы в присутствии свидетелей.

— Значит, ты мог бы спрятаться там, а потом пересказать мне их разговор?

— Нет, не я, — усмехнулся Целий. — Я ведь не секретарь. А вот Тирон мог бы. — Целий похлопал меня по плечу. — Тем более что он владеет волшебной техникой скорописи.

* * *

Сейчас, когда свидетелей тех событий уже не осталось, я мог бы безнаказанно похваляться, что с готовностью согласился выполнить это самоубийственное поручение, но это было бы неправдой. На самом деле я пытался всеми путями отбрыкаться от плана Целия, приводя все контраргументы, которые приходили мне в голову. Как я проникну в дом Красса незамеченным? Как я выберусь оттуда? Как я разберу, кто в данный момент говорит, если буду находиться в темной нише за ковром? На каждый мой вопрос у Целия был наготове ответ. Но истина — в том, что мне было до смерти страшно.

— А если меня поймают? — спросил я Цицерона, подойдя наконец к главному, что меня беспокоило. — И будут пытать? Я не герой и не могу обещать, что не выдам вас под пыткой.

— На суде Цицерон будет все отрицать, — тут же предложил выход скотина Целий, — и заявит, что ты предпринял эту вылазку по собственной инициативе, а он ни о чем не догадывался. Кроме того, всем известно, что показания, добытые под пыткой, не имеют юридической силы.

— Тогда я спокоен, — промямлил я, ощущая легкое головокружение.

— Соберись, Тирон, — приободрил меня Цицерон. По мере того как он слушал наши препирательства, план Целия нравился ему все больше. — Не будет ни пыток, ни суда — уж я позабочусь об этом. Если тебя поймают, я договорюсь о твоем освобождении и заплачу любой выкуп, чтобы только увидеть тебя здоровым и невредимым. — Он взял мою руку в обе свои (знаменитый «двойной захват» Цицерона) и проникновенно заглянул мне в глаза. — Ты для меня не столько раб, сколько мой второй брат, Тирон, и ты стал им еще тогда, когда мы, сидя рядом, изучали философию. В Афинах. Ты помнишь те времена? Я должен был поговорить с тобой о твоей свободе уже давно, но все время что-то вмешивалось и мешало сделать это. Так вот, я говорю тебе это сейчас, и пусть Целий будет тому свидетелем: я собираюсь подарить тебе свободу. Да, и тогда ты сможешь наслаждаться простой и спокойной жизнью в деревне, о которой ты давно мечтал. Ты заслужил не только это, но и гораздо большее. Представляю тот день, когда я приеду на твою маленькую ферму, а потом мы будем сидеть в твоем саду, смотреть, как солнце садится за далекую оливковую рощу или за виноградники, и станем вспоминать великие приключения, через которые нам выпало пройти рука об руку.

Цицерон отпустил мою руку, а перед моими глазами в знойном июньском мареве еще несколько секунд трепетала нарисованная им идиллическая картина. Затем он оживился и вновь заговорил:

— Не подумай, что я ставлю тебе условие или пытаюсь подмаслить тебя. Я выполню свое обещание в любом случае — согласишься ли ты участвовать в предложенном Целием предприятии или откажешься. Повторяю, ты давно это заслужил. Я никогда не позволил бы себе отдать приказ, выполнение которого грозило бы тебе опасностью. Но ты знаешь, как плохи сейчас мои дела. Так что — думай и решай.

Таковы были его слова. Разве мог я забыть их даже спустя десятилетия?

Встреча была назначена на вечер, а это означало, что мы не имели права терять время. Когда солнце скрылось за гребнем Эсквилина, а я уже во второй раз за сегодняшний день вскарабкался по склону Палатинского холма, в моей душе зародилось неприятное предчувствие. Мне стало казаться, что я направляюсь прямиком в расставленную для меня ловушку. Могли ли я или Цицерон быть уверены в том, что Целий не переметнулся на сторону Красса? И разве слово «верность» не звучало абсурдно по отношению ко всему, что происходило нынче в политической жизни Рима? Однако теперь ничего поделать было уже нельзя. Мой юный спутник Целий вел меня по узкой аллее к задней стене дома Красса. Он отодвинул в сторону густой занавес вьющегося по ней плюща, за которым обнаружилась маленькая, обитая ржавым железом дверь. Она выглядела так, будто ее не открывали уже много лет, но сильный удар плеча Целия заставил ее бесшумно отвориться вовнутрь, и через секунду мы очутились в пустой кладовке.

Как и жилище Каталины, этот дом был очень старым и на протяжении веков постоянно расширялся за счет многочисленных пристроек, поэтому очень скоро я окончательно перестал ориентироваться в темных коридорах, по которым гуляли сквозняки. Всем было известно, что Крассу служит множество искусных рабов, поэтому сама мысль о том, что мы незамеченными доберемся до нужного нам места, казалась мне невероятной. Но, похоже, если Целий и усвоил что-то, изучая юриспруденцию в Риме, то это была премудрость того, как незаметно проникнуть в чужой дом и так же незаметно выскользнуть из него. Мы прошли через внутренний дворик и затаились в прихожей, пережидая, когда пройдет внезапно появившаяся служанка, а потом вступили в большую пустую комнату, стены которой были увешаны гобеленами из Вавилона и Коринфа. В центре комнаты полукругом стояло около двадцати позолоченных стульев, а вдоль стен — зажженные лампы и канделябры со свечами. Целий взял одну из ламп, пересек комнату и приподнял край одного из тяжелых шерстяных гобеленов, на котором была изображена Диана, пронзающая копьем оленя. Позади гобелена находилась ниша — такая, в каких обычно ставят статуи. В ней мог поместиться человек, и оставалось еще немного место для лампы. Я вошел в нее очень своевременно, поскольку послышались мужские голоса, и с каждой секундой они становились все громче. Целий поднес палец к губам, подмигнул мне и аккуратно опустил край шерстяного ковра. Вскоре звук его торопливых шагов затих в отдалении, и я остался один.