Сила меча - Дмитрий Тедеев

А я, идиот, стал ждать возвращения Леардо. Слуги, видя, в каком я состоянии, старались лишний раз не попадаться мне на глаза. Но я, сгорая от нетерпения, поминутно требовал кого‑нибудь к себе и спрашивал, не привезли ли Лео. На меня смотрели с болезненной и брезгливой жалостью, как на ребёнка–дебила, и отрицательно качали головой. Я уже тоже давно всё понял, но не желал признаваться в этом себе, гнал от себя страшную догадку и всё требовал и требовал известий.

В конце концов я всё‑таки получил письмо, в котором мне сухо сообщалось, что, учитывая моё раскаяние в безнравственном поступке моего слуги и мои нижайшие просьбы о его помиловании, Сын Чёрного Дракона решил проявить свою безграничную милость и на время приостановить казнь Лео. Ни о каком возвращении его не может быть и речи. Он будет находиться в заточении как заложник, и при малейшем моём недружественном или даже просто недостаточно почтительном поступке по отношению к великому народу Чёрных Колдунов, казнь Лео будет немедленно возобновлена.

Мир померк у меня в глазах. Всё было кончено. Я потерял своего друга. Из‑за собственного идиотизма. Придурок. Кретин. Дебил. Теперь Леардо мучают эти проклятые уроды, так ловко облапошившие меня. И мучения его оказались напрасны. Его подвиг из‑за меня оказался напрасным. Чёрные Колдуны, это олицетворение самого Зла, не понесли абсолютно никакого для себя урона. И кровь теперь начнёт литься ещё больше. И сделать теперь уже ничего нельзя. А если и можно – сам я, дебил, без помощи Леардо ни за что не додумаюсь. А Леардо, у которого можно было попросить совета, кому можно было, единственному в этом мире, безгранично доверять, его я уже больше никогда не увижу. И не узнаю, что с ним на самом деле. Какие мучения он испытывает. Живой ли он вообще…

На меня навалилась глухая апатия, душа омертвела и уже даже перестала воспринимать боль. Я ничего почти не чувствовал сквозь охватившее меня тоскливое безразличие ко всему на свете. Всё было кончено, всё потеряло смысл. Не хотелось ничего, ни на что не было ни сил, ни желания. Даже на то, чтобы умереть. С каким‑то тупым удивлением я видел, что вокруг меня продолжается какая‑то жизнь, люди что‑то говорят мне, ожидают каких‑то ответов от меня… Зачем, для чего? Неужели они не понимают, что всё кончено? Что из‑за моего идиотизма произошло такое, что уже ничем не исправить? Что теперь, что бы я ни делал, что бы ни говорил, уже просто не может быть впереди ничего хорошего, ни для меня, ни для тех, кто имел несчастье связать свою судьбу со мной?

Но меня настойчиво тормошили и заставили наконец понять, что в замок прибыл король со свитой и просит аудиенции. От меня требовали приказа, именно требовали, потому что взять на себя ответственность решить такой вопрос самостоятельно никто не хотел, а томить короля ожиданием, не давая ему никакого ответа, было верхом неприличия. Я должен был что‑то приказать. Что угодно, я мог даже приказать выставить короля за ворота, мог даже казнить его со всей его свитой, никто бы и слова поперёк не сказал. Я неоднократно совершал здесь поступки и куда похлеще. Но я должен был хоть что‑то приказать, и сделать это немедленно.

В конце концов я приказал принять короля.

Король оказался моим ровесником, пацаном если и постарше меня, то совсем ненамного. И я даже сквозь охватившую меня глухую тоску заметил, что жизнь у этого юного “самодержца” ничуть не радостнее, чем у меня.

У меня хоть власть была. Хоть и непризнанная официально, но на самом деле огромная. Влиятельнее меня сейчас не было никого. Даже Чёрные Колдуны и Его Великая Святомудрость хоть и были, может быть, не многим слабее меня, но и никак не сильнее.

А у этого пацана, облачённого официальной властью, реальной власти на самом деле было не так много. Он был фактически игрушкой в руках “сильных мира сего”, которые от его имени вершили, что угодно, даже не всегда ставя его об этом в известность. Этот пацан и жив‑то до сих пор только потому, что реальным вершителям судеб в этом мире было так удобнее. Удобнее держать на королевском троне именно мальчишку. Запуганного вдобавок до такой степени, что он готов был покорно подтвердить что угодно, по первому требованию взять на себя любую творящуюся якобы по его повелению мерзость.

И в любой момент этого мальчишку при необходимости можно было легко “сдать”, разменять как пешку в сложной шахматной партии. И юный король прекрасно понимал свою настоящую роль – роль покорной марионетки в руках у могущественных “кукловодов”, понимал, что если ему вдруг взбредёт в голову попытаться перестать играть эту унизительную роль, участь его ожидает очень незавидная.

Ко мне он явно тоже приехал вовсе не по собственной воле. По чьей, интересно? А, какая разница!.. Мне вовсе не было это интересно, не хотелось ни о чём думать. Тем более ломать себе голову над тем, что и в нормальном состоянии было для меня совершенно непостижимым. Во всех этих хитросплетениях интересов и интриг только Леардо и мог бы хоть как‑то разобраться.

Король сразу увидел, что я сильно не в духе, и в разговоре со мной язык у него заплетался от страха. Говорил он долго, путано и непонятно, смертельно боясь вызвать мой гнев. Конечно, он был осведомлён о том, на что я способен в гневе. Причём многое явно дошло до него в приукрашенном виде. И при этом он вынужден был сказать мне что‑то такое, что мне явно, как он думал, не понравится.

На самом деле мне было абсолютно всё равно, что он мне скажет. Единственное, чего мне хотелось, это чтобы он поскорее ушёл и оставил меня в покое. А он всё говорил и говорил, по–щенячьи заглядывая мне в глаза.

В конце концов я убедился, что мои надежды на то, что он вскоре перестанет говорить и уйдёт, не оправдались. Пришлось вслушаться в его многословную и путаную речь, попытаться вникнуть в её смысл. С большим трудом, но я наконец сумел понять цель его визита, которую он уже долго пытался, обмирая от страха, объяснить мне.

Он явился якобы поздравить меня с грандиозным успехом в войне против Чёрных Колдунов, с успешным захватом Морской Свирели. При этом он с прискорбием замечал, что в Фатамии водится, к сожалению, множество клеветников, распространивших сплетни о том, что я якобы добровольно вернул Морскую Свирель Чёрным Колдунам. Сам он, разумеется, этому не верит, но просит меня, просит с единственной целью, чтобы раз и навсегда развеять эти слухи и пересажать на кол всех их распространителей, он просит меня показать ему эту Свирель. Или просто дать слово, что она у меня, слова герцога Максима вполне достаточно.

Я услышал чей‑то хриплый, смутно знакомый голос и не сразу понял, что голос это – мой собственный. Этот мой равнодушный голос сообщил королю, что я на самом деле отдал Морскую Свирель Чёрным Колдунам.

Король побелел от ужаса и какое‑то время вообще не мог говорить. Разумеется, он знал, что Свирель из‑за меня опять у Колдунов. Но он явно надеялся, что я совру, дам ложное слово, и тогда он сможет уехать. А теперь он уже не может просто так уехать. Он вынужден действовать теперь так, как никогда бы не решился по собственной воле. Но ему теперь всё равно придётся действовать, выполнять чужую волю, волю тех людей (или не людей), которых он боится даже больше, чем меня.