Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

— Леннокс, в тебе, должно быть, есть шотландская кровь, — задумчиво произносит она через некоторое время.

За ее тощим, пахнущим пылью плечом я впервые замечаю на стене акварель: мост через Форт, кроваво-ржавые балки темнеют на фоне синего неба.

— Нет, — говорю я, рыдая и качая головой. — Думаю, что нет.

* * *

Девочки-ирландки пакуются: они едут во Францию на сбор винограда. Они зовут меня с собой, но я отказываюсь. Я пытаюсь стряхнуть с себя апатию и совершаю восхождение на Артуров Трон. Вечер выдается мягкий, тихий, и, поднявшись наверх, я вижу изобилие мостов, вод и гор, а над головой у меня стая черных атласных птиц чертит в небе пророческие фигуры, и когда я вхожу в кафе Бенедетти, красивый мальчик, чья кожа, как выяснилось впоследствии, в самом деле пахнет оливками и лимонами, поднимает голову от метлы, которой метет пол, широко улыбается мне и спрашивает: «Ciao, come sta?»[74]И тем же вечером, позже, когда кафе уже закрыто, он над кипящим капучино предлагает мне руку и сердце на кошмарном ломаном английском. Я намеренно закрываю глаза на все дурные знаки и старательно верю, что мне открылось лучезарное будущее (я еще не знаю, что он сделал мне предложение по одной-единственной причине: он всего лишь дальний кузен Бенедетти и его собираются депортировать; именно из-за этого дальнего родства мы не можем открыть ни кафе в Кирримюире, ни кафе-мороженое в Данди и вынуждены довольствоваться продажей рыбы с жареной картошкой в Форфаре).

По дороге обратно в отель я звоню Банти из телефонной будки, стоящей у входа в сады Принсесс-стрит. Кругом кишат полуночники, загулявшие на фестивале. Банти отвечает сонным голосом — я так и вижу ее синие бигуди и розовую сеточку на волосах.

— Это только я, Руби! — кричу я в телефон. — Угадай, что случилось! Я выхожу замуж!

Ответом служит обиженная тишина, которая тянется вечно — во всяком случае, насколько у меня хватает монет.

— Я наконец нашла человека, который хочет быть со мной! — кричу я в трубку, но там уже слышатся короткие гудки, и мои слова падают в пустоту.

— Поздравляю, цыпленочек, — говорит прохожий, когда я выхожу из телефонной будки. — Желаю тебе большого счастья.

Я вынуждена обойтись этой эпиталамой, пропитанной парами виски: мы расписываемся второпях, без церемоний, приглашаем только одного человека — Марджори Моррисон, а свидетеля вынуждены попросить взаймы у регистрировавшейся перед нами пары. Банти не разговаривает со мной около года, и я, к своему ужасу, обнаруживаю, что скучаю по ней.

Вот так я вышла замуж за Джанкарло Бенедетти и наконец нашла железнодорожный мост через Форт. Я пересекла Форт, потом Тей, узнала, что будет, если не сходить с поезда и ехать до самого конца (Хеймаркет, Инверкейтинг, Керколди, Маркинч, Ледибэнк, Купар, Лухарс, Данди, Арброт, Стоунхейвен, Абердин), и тем самым обрекла себя на несколько мучительных лет, на протяжении которых очарование Джанкарло Бенедетти куда-то пропадает, вместе с острыми скулами и сияющей улыбкой. Кроме того, он приобретает неприятную полноту от жирной жареной картошки и такое пристрастие к граппе, что меня иногда подмывает чиркнуть спичкой и посмотреть, не запылает ли он, как рождественский пудинг, хорошо пропитанный бренди.

* * *

Однажды я по ошибке села на поезд, идущий в Карденден. Я ехала в Форфар (это было уже под самый конец моего брака с Джанкарло Бенедетти), а поезд оказался не у той платформы — он остановился на пути 17, где должен был стоять поезд на Данди, и кондуктор уже закрывал двери и подносил к губам свисток, когда я вбежала на перрон, держа под мышками по орехово-смуглому ребенку с каждой стороны — их черные кудри прыгали в такт моему бегу, — и влетела в вагон. Пока я поняла, что мы направляемся не туда, поезд уже проехал зигзагами через половину Файфа (я была не в лучшей форме с точки зрения душевного равновесия). В Кардендене мы слезли и дождались обратного поезда в Эдинбург. Я ужасно устала, и если бы Карденден выглядел хоть чуточку гостеприимней, думаю, я просто осталась бы там. Если вы хоть раз бывали в Кардендене, вы поймете, как все было плохо.

Очень скоро после этого состоялся неожиданный для меня телефонный звонок. «Тебя на телефона!» — прокричал Джанкарло Бенедетти (его английский язык почти не улучшился под моим супружеским наставничеством), но когда я взяла трубку, меня приветствовало знакомое молчание — это был мистер Никто.

— Вы давно не звонили, — упрекнула его я, но ответа не было.

Ни слова, ни тяжелого дыхания (точнее, вообще никакого дыхания), и я старательно прислушивалась к тишине, на случай если она вдруг сама окажется посланием, и поняла, что она успокаивает, как тишина в морской раковине, полной невидимых ритмов и волн. Я бы сидела и слушала эту тишину вечно, но мой собеседник со дна океана вдруг заговорил. Я услышала робкое «алло?», и загадочный шум духовного эфира превратился в антиподовы помехи, и голос повторил:

— Алло? Алло? Руби?

Не мистер Никто, не какая-нибудь русалка из далеких морей. Патриция.

— Патриция!!! Где ты?

Странный, искаженный звук — словно кто-то учится смеяться.

— В Австралии! — завопила она. — Руби, я в Австралии!

(Форфар побледнел в сравнении с великанскими расстояниями, на которые удалилась Патриция, чтобы покинуть распавшийся семейный круг.)

— А подальше ты никак не могла забраться? — укорила я ее, но она лишь издала тот же странный звук.

Вскоре после этого звонка я загружала картошку в вечно разверстую пасть картофелечистки и вдруг испытала озарение. Я подняла голову от кучи очищенных шишковатых клубней сорта «король Эдуард» и увидела ослепительную вспышку синего света, и в течение секунды все волосы у меня на голове стояли дыбом. В картофелечистке произошло короткое замыкание, и в этот наэлектризованный момент я все увидела кристально ясно. Я живу не той жизнью! Это не моя жизнь — это чья-то чужая! И чем скорей я найду свою, тем лучше, судя по убийственному выражению лица, которое состроил Джанкарло Бенедетти, когда я сказала ему про картофелечистку.

— Ты ошибся женой, — пробормотала я, обращаясь к нему над кучей картошки, которую я прилежно чистила вручную. Я помахала в его сторону картофелечисткой. — Я совершенно точно знаю — это не та жизнь, к которой я предназначена.

Я девочка-гусятница, я истинная невеста, я все еще Руби Леннокс.

Я ушла на следующее утро — задолго до пробуждения Джанкарло. Я не взяла с собой ничего, кроме двух орехово-смуглых девочек, и постаралась, чтобы между мной и человеком, чью жизнь я по ошибке заняла, пролегло как можно большее расстояние. Мы быстро стали знатоками всевозможных расписаний — поездов, автобусов дальнего следования и, наконец, огромных островных паромов, что унесли нас к Фуле Дальней. В наше первое лето я стояла на часах все бесконечные шетландские ночи напролет, вглядываясь в море, чтобы убедиться, что черные головы, ныряющие на волнах, — тюлени, а не мстители из клана Бенедетти.