Дикие цветы - Хэрриет Эванс

– Разве это не странно, что весной здесь все совсем по-другому? Как будто совсем другой дом, – сказала она Бену в их последний здесь вечер, когда они сидели в уютной, отделанной деревом кухне-гостиной, глядя на залив и нависающую над ним луну. Она ерзала в своем кресле, пытаясь освободить еще немножко места для пасты. У нее никак не получалось устроиться – одна упрямая ножка настойчиво колотила ее по ребрам, будто пытаясь устроить побег.

– Да, – сказал Бен. – Когда я был маленьким, мы приезжали сюда на Пасху. Это и правда было странно. До сих пор помню те дни. Свежая зеленая трава, цветы и все остальное.

– Когда это было? Я не знала, что вы бывали здесь на Пасху.

Он улыбнулся ей.

– Разве ты не вела дневник с точными датами всех наших приездов сюда?

Мадс шлепнула по выпирающей из живота пяточке, и он рассмеялся, но она горячо проговорила:

– Не надо дразнить меня этим. Я просто люблю порядок. И все было совсем не так.

Бен взял ее за руку, все еще улыбаясь, и погладил ее.

– Все именно так – за это я тебя и люблю так сильно.

Он поцеловал ее руку, потом притянул к себе кресло и положил ладони на ее огромный живот.

– Один из них пинается. Вот ножка, прямо здесь.

– Привет. Это папа, – сказал Бен ее животу. – Хватит пинать нашу маму. Я могу научить тебя карате, когда ты родишься. Если хочешь, мы даже вместе посмотрим «Малыш-каратист». Ну а пока сиди тихо и будь спокоен. Не стоит брать пример с мамы. – Он посмотрел на нее с озорством во взгляде.

Руки мужа все еще лежали на ней. Она крепко прижала их к своему животу.

– Бен… Мне страшно.

– Я знаю, – сказал он, глядя на ее живот. – Знаю, что ты боишься. Дело и правда важное – как-никак близнецы. – Он потер лицо и теперь очень походил на Алтею – та же смесь ужаса и вымученной радости на лице. – Но у нас теперь есть деньги. Мы больше не нищие студенты, питающиеся консервированными бобами. Мы можем позволить себе обратиться за помощью. Няня. Няни…

– Нет, – сказала она, тряхнув гривой, как чудовище в сказке – ее волосы становились все гуще и все ярче блестели с каждым днем беременности. – Я уже говорила. Я не хочу нянек. Я хочу заботиться о них сама. И я не дура и понимаю, что это будет сложно. Но я… Я никогда не знала своей мамы. Мне было два. Я знаю, что ее звали Сюзанна и она родом из Уэртинга, и была замужем за отцом шесть лет, прежде чем умерла, рожая еще одного ребенка… – Ее губы задрожали – в последнее время она только и думала, что о своей матери. Она ничего не помнила о ней, кроме смутного образа крошечной фигуры с длинными волосами, жесткими тонкими пальцами и легкого запаха сирени. Вещей на память тоже не осталось, за исключением нескольких вежливых коротких писем, написанных тете Джулии, которые потом унаследовала Мадс («Дорогая Джулия. Спасибо за Ваше письмо. Я рада слышать, что в Сиднее все хорошо. У нас тоже все в порядке. Йен здоров. Твою племянницу зовут Мадлен Энн. Она очень хорошая. Я прилагаю фотографию. Будем рады увидеться летом. С любовью, Сюзанна»), и причудливой фотографии шестидесятых годов со свадьбы ее родителей: аккуратная, застенчивая мать в кружевном свадебном платье робко улыбается в камеру, а отец бесстрастно взирает в объектив из-за стекол очков в роговой оправе. – У наших детей будут любящие мама и папа. Зачем им люди, которые делают это за деньги?

– Я все понимаю, и ты знаешь это, – кивнул Бен, и она уловила нервозность в его голосе. – Но меня не будет рядом, я буду снимать эту вещь про ирландского священника и уеду в Пайнвуд, а тебе понадобится помощь…

– Конечно, мы же договорились, я это знаю. Я сделаю все сама. А у тебя будут перерывы между съемками, когда ты сможешь приезжать к нам. Это мои дети, и я хочу, чтобы они были моими, хочу присматривать за ними сама. – Она приподнялась. – Я – их мамочка.

– Я знаю. Но… – Бен взял ее тарелку с пастой и принялся загребать ее в рот, а она наблюдала за ним с отвращением. – Ты не можешь контролировать все, милая. Я знаю, тебе нравится узнавать, как все устроено, изучать все вокруг, делать списки и готовиться ко всему загодя, но… Господи, ты только представь, когда я был у Хэмиша с Санитой, они потратили битые полчаса, собирая малышку на прогулку в парк, а потом та покакала – да так, что дерьмо было везде: на ее одежде, на коляске, – и им пришлось все проделывать заново. Они потратили все два часа, которые я был там – переодевали ее, кормили, вычищали все вокруг. Я думал, что Хэмиш просто свалится в какой-то момент, так он был измучен. А ведь их двое, и ребенок только один. – Он побледнел. – Это… это было просто жутко.

Мадс смотрела на него. Она очень устала. Бен прикончил пасту.

– Скажи что-нибудь, – попросил он.

– У тебя рагу на губах, – сказала она наконец и, собрав тарелки, медленно пошла к кухонной мойке. – А мне нужно прилечь.

– Ты в порядке?

– Если честно, мне нехорошо.

– Ох. Давно?

– Только началось. – Она оперлась на стойку. – Только началось.

Он подошел ближе, и она положила голову ему на грудь.

– Я не могу тебя обнять, – сказал он, целуя ее волосы. – Но могу сделать вот так. – Он обвил ее плечи руками.

– Я… я не уверена, что мы поступаем правильно, – сказала она очень тихим голосом.

– Это нормально.

Ее кровь превратилась в лед, подобное часто происходило с ней в последние месяцы. Нормально. Он запустил руки в ее волосы – так же, как делал, когда они были детьми, когда они снова встретились – и ей немедленно стало лучше: мягкое, сладкое щекочущее ощущение успокоило ее. Нормально. Она отбросила воспоминания, которые вспыхивали в ее мозгу все чаще и сильнее.

… Вот он перед ней в тот вечер, опускается на колени и тихо рыдает, прижимая ладони к глазам, как ребенок.

– Джулия, – слышит она нежный, дрожащий голос. Она помогает ему подняться на ноги и поддерживает его, целует в щеку, но промахивается, и поцелуй задевает губы, и он длится слишком долго, куда дольше, чем следовало, и они смотрят друг на друга, вдруг осознав что-то, чего никогда не понимали раньше…

Немая, безмолвная сцена в пляжном домике, море бьется в берег снаружи, а он кладет руки ей на бедра и осторожно толкает к стене… Эти немолодые руки с переплетениями вен-она вдруг понимает, что совсем не знает их-ложатся ей на грудь – туда, где она привыкла ощущать искалеченные пальцы Бена… А потом – застывшее, испуганное выражение его лица, когда он погружается в нее…

И точка невозврата. Слишком поздно, теперь она наслаждалась его телом, и это худшее из всего. Нет, это не ошибка – этого она всегда хотела, с тех пор, как начала понимать и кропотливо изучать собственные чувства, сопоставляя их с информацией о желаниях женщин, почерпнутой из бесчисленных библиотечных книг, из романов Виктории Холт и Ширли Конран. Ей нравилось прочитанное, и она знала, что хотела Тони, и он тоже ее хотел – он давно уже не чувствовал себя собой, знала, что от того, каким он был когда-то, осталась одна оболочка… Что это могло бы помочь ему. Она понимала, что хочет его, и это чувство не походило на ее потребность в Бене, ее любовь жены к мужу. Она сгорала от жуткого, невероятного стыда.