Отцовский штурвал - Валерий Хайрюзов

Вскоре начало светать, но зверь так и не пришел на подконтрольный солонец. Пряхин даже порадовался: одной живой душой в тайге будет больше. Вскоре лес стал наливаться светом, ожил, заполнился звуками, но не теми, что были к ночи, а более смелыми и радостными. А когда проглянуло солнце, так вообще тайга устроила настоящий концерт, зашевелилась, защебетала, защелкала уже где-то под ухом, и Пряхин понял, что охоте конец.

«Слава богу, никого не убили!» – вновь подумал он, и тут неожиданно вдали грохнул выстрел. Вся тайга, все окружающее пространство замерло, переваривая эту новость. Но длилось это недолго, через минуту, вновь радуясь, что далекий выстрел миновал их, защебетали невидимые птички.

Через полчаса к ним подъехала «Нива». Пряхин увидел довольное лицо Карла. Он показывал пальцем на приваренный бампер, где болтались рога убитого изюбря.

В тот же день, ночью, они вернулись в город, а утром охотоведы и приставленные для таких поездок работники администрации повезли Румпеля на Байкал. Пряхин остался в городе, он решил съездить к своему бортмеханику Цырену Цыреновичу Торонову, с которым проработал несколько лет. Цырен Торонов был бурятом, с которым Пряхина связывала давняя дружба. Они вместе налетали не одну тысячу часов. Теперь Торонов работал сторожем в гаражах на окраине города, и Пряхин долго плутал, чтобы разыскать его. Сторожка запряталась за бетонным забором и напоминала одиночную камеру с единственным, засиженным мухами окном, которое снаружи было заварено железными арматурными прутьями. Возле стены, рядом с пластинчатой батареей, стоял прикрытый покрывалом топчан, а прямо напротив окна Торонов соорудил какое-то подобие стола. Он добросовестно подготовился к встрече с командиром, выставил на стол бутылку водки, подогрел на сковородке захваченные из дома пирожки, мясо, сварил картошку и нарезал соленые огурцы.

– Вот так и живу, – окинув взглядом комнату, сказал он. – Для меня ничего не поменялось. Как говорят, не жили богато, и не хрен начинать. Все под рукой, все по-походному.

– Совсем неплохо, – заметил Пряхин. – Даже мясо нашлось.

– Это я специально для тебя. Мне Кеша Намоконов медвежатину принес. Не побрезгуешь?

– Сойдет, – ответил Пряхин. – Давеча твой Кеша возил меня на охоту. Рассказчик – поискать надо!

– За ним не станет, – согласился Торонов. – У них, охотников, есть обычай – делиться. Вот он и притортал кусок. Я его вымочил в холодной воде, потушил в латке. Почти без запаха. Да ты, командир, не стесняйся, проходи, садись. Официанток здесь нет. Или привык к московским разносолам?

Пряхин достал из портфеля бутылку армянского коньяка, поставил рядом с «белоголовкой».

– У блондинки должен быть кавалер, – пошутил он.

– Не возражаю, – коротко улыбнулся Торонов. Он взял бутылку, начал внимательно изучать наклейки, затем даже поглядел на свет. – Где брал?

– Да здесь, в супермаркете.

– Боюсь, что поддельный. Сейчас залететь – пару пустяков. Люди – и те поддельные.

– С чего начнем? – спросил Пряхин.

– Все равно. Давай с водочки.

Бортмеханик разлил водку в эмалированные кружки.

– Что я тебе, командир, скажу. Авиации – кирдык. Так получилось, не мы с тобой в этом виноваты. Наши, те, кто еще летают, иногда получают заказы от новых русских. Крохи с барского стола. Раньше за полмесяца налетывали санитарную норму, ее, бывало, даже продляли. Как у нас говорили: «большой винт рубли считает, маленький – копейки!» Теперь, рассказывают, на полеты военных привозят журналистов, чтобы показать, что авиация еще существует. А результат? Те, кто сегодня сумел взлететь, не факт, что сумеют нормально сесть. И бьются! А с другой стороны. Вот ты бы сейчас спросил: «Пойдешь летать? Ведь там все плохо». Я бы не только пошел – пополз бы!

– Я пробовал, – усмехнулся Пряхин. – Вот, дополз пока что до тебя.

– И на этом спасибо. Должно быть, трудно было от Москвы оторваться?

– Эх, Цырен Цыренович! Как говорится, кому-то ветчина, а кому-то хрен с горчицей. Вот и ты не уехал в свой родовой улус.

– Утешил. Это чтоб я здесь не переживал. Я и не переживаю! Вот за тебя обидно. А насчет улуса, так нет его. Разъехались. Даже мой сын в Москву подался.

– Ничего, соберемся. Я ведь не просто так к тебе приехал. Есть предложение.

– Нет возражения, – как бывало раньше, подхватил Торонов. – У нас, у бурят, как тебе известно, нет иммунитета, – Торонов выразительно щелкнул себя по горлу, – к спиртному.

– Так за что будем пить? – спросил Пряхин.

– А знаешь, давай помянем твою Женьку, извиняюсь, Евгению Ивановну. Помнишь тот полет в Старую Юхту?

– Как же не помнить. Конечно, помню, – ответил Пряхин. – Но давай сначала по махонькой.

– От винта!

– Чокаться не будем, – предупредил Пряхин.

– Куда уж дальше. Давно чокнулись, – махнул рукой Торонов. – Но, однаха, еще держимся.

– Когда поминают, то у нас это не принято.

Вмиг лицо у Цырена Цыреновича сделалось каменным, веки прикрыли глаза, и Пряхин, подивившись произошедшей в нем перемене, вдруг подумал, что в Торонове, при желании, можно было разглядеть многовековую задумчивость и спокойствие Будды.

Женя работала врачом санитарной авиации, и они часто виделись при выполнении срочных заданий. Он удивлялся, как ее, вчерашнюю студентку, посылали на такую сложную и ответственную работу. Конечно, она была не одна, с нею вылетала целая медицинская бригада.

Вертолет забирался в такие места, куда ни одна «скорая помощь» добраться не могла. Но в тот день была какая-то особая погода, как говорили сами вертолетчики, атмосфера словно взбесилась: фронты, снежные заряды, ветер. Позже Пряхин узнал, что тогда за день в стране произошло сразу пять авиакатастроф с вертолетами.

Когда они уже были в воздухе, на связь вышел Казачинск и попросил сесть на площадку, в верховьях Улькана, забрать раненого. Как выяснилось, охотники подняли из берлоги медведя, но что-то пошло не так, косолапый подмял одного из них и снял скальп. Пряхин прикинул по карте: выходил крюк почти в двести километров. Но деваться некуда – просьба была подкреплена указанием командира летного отряда. И они полетели. Забрав раненого, Пряхин повел вертолет в Старую Юхту, там он рассчитывал дозаправиться, забрать роженицу и вылететь на базу. К Старой Юхте они пришли под заход солнца. Уже перед самым снижением загорелась лампочка критического остатка топлива. Произошло то, что обычно происходит, когда вместо одного дела пытаешься сделать сразу несколько. Все тут обернулось против: и ветер был в нюх, и погода окончательно испортилась, и времени было в обрез. А тут еще перед глазами вспыхнул красный семафор. Он-то и обещал экипажу главную неприятность, не оставляя выбора. Надо идти только в Старую Юхту. Нет, Пряхин не сгущал ситуацию, выбор был всегда, но в данном случае выбирать предстояло между плохим и очень плохим; падать без топлива в тайгу или все же сесть туда, где можно было заправиться, и, забрав больную, отвезти ее на базу, где их ждала неотложка. Казалось, он должен был давно освоить летную математику, просчитать все возможные варианты заранее, а не лихорадочно, в последний момент, выбрать безопасный эшелон, где заправиться, сколько людей и груза взять на борт. А еще – как взлететь и как сесть, с ветром или без, какова высота снега на площадке и будет ли он свежим или лежалым. Вспомнить размер площадки: если она с пятак, тогда при посадке придется втискиваться в нее, как в колодец. Вот именно такая и поджидала его в Старой Юхте без вычищенных подходов и боковых полос безопасности: на такую не сядешь и не взлетишь с нее «по-самолетному».