Мне давно хотелось убить - Анна Данилова

Она встала, оделась и вышла, знобко кутаясь в свою куртку, на кухню.

На столе стояли две пустые бутылки из-под водки, на тарелках еще оставалась закуска. И – никого.

Тогда она осторожно, дрожа от слабости и пребывая еще в расслабленно-сонном состоянии, открыла дверь в сени и увидела через открытую входную дверь стоящих на крыльце и возле крыльца на снегу Кречетова и его ребят. Чуть поодаль стоял Шубин и молча курил, глядя в небо. Ночной воздух был густой и синий, напоминающий по вкусу замороженную арбузную корку… Вдыхая его и наслаждаясь мгновением покоя, Юля вдруг подумала, что все эти волнения, в сущности, временны, что скоро наступит день, когда весь ужас, который они пережили вместе, останется позади и они соберутся в агентстве ли, в доме Крымова с тем, чтобы как следует отметить завершение этого, одного из самых запутанных и страшных дел…

Подумав о Крымове, Юля усмехнулась: они наверняка останутся без гонорара. Ведь Роман Трубников в конечном итоге получит свою дочку (да не одну, пожалуй, а уже с внуком или внучкой), и вопрос о деньгах отпадет сам собой. Ждать, а тем более требовать денег от родителей Дины Кирилловой, так жестоко убитой этим негодяем, было бы вообще преступлением… Что касается близких и родственников остальных жертв, то с ними Крымов не заключал никаких договоров. Вот и получается, что они должны радоваться уже тому, что остались в живых.

И чем это не цена? Она даже не вспомнила про Ерохина, с которого все и началось.

– Юля?! – Шубин первым заметил ее и в возмущении всплеснул руками. – Ты опять принимаешься за старое? Тебе мало было приключений, которые начались на этом самом крыльце? Что с тобой? Тебе нехорошо?

Он заметил слезы в ее глазах, но если бы он только знал их причину. А ведь все у нее внутри разрывалось от жалости к себе и к нему, милому и заботливому Шубину, который рано или поздно все узнает…

Она смотрела на его встревоженное лицо и испытывала жгучее чувство стыда перед ним, перед его любовью.

Разве мог знать Игорь, кого высматривали в группе стоящих у крыльца мужчин глаза так обожаемой им Земцовой? Что уголки ее губ опустились, когда она поняла, что Крымова здесь нет, а если он не здесь, то, значит, у Нади.

Неужели они теперь вместе? Неужели все слова, которые говорил ей Крымов минувшей осенью, – ловко подобранные фразы опытного ловеласа? Да разве можно было сейчас найти какое-либо другое объяснение его отсутствию и такому равнодушию к зарождению нового романа, романа ее с Шубиным?

– Нет, Игорь, мне хорошо… Просто я перенервничала, сначала уснула, а потом проснулась и долго не могла понять, где я и что со мной… А когда вспомнила, то разозлилась, если честно, на тебя за то, что тебя нет рядом…

Что это вы все здесь собрались и который час?

В это время на пороге сарая, из которого пробивался свет, ложившийся косыми желтыми лучами на вытоптанную площадку перед домом, показался Чайкин. Он подошел к Кречетову и принялся ему что-то говорить вполголоса, после чего мужчины вошли в сарай и спустя несколько минут вышли оттуда уже с носилками, на которых лежал кто-то, прикрытый простыней.

И Юля, которая думала только об одном человеке и только его одного хотела бы сейчас видеть, вдруг, оттолкнув от себя Шубина, соскочила с крыльца, при этом больно подвернув ногу, и бросилась к носилкам; сорвала простыню, чувствуя, что если увидит знакомое лицо, то у нее остановится сердце, и буквально остолбенела, когда вместо Крымова, смертельный образ которого она уже успела себе представить, увидела обезображенное лицо совершенно другого человека, но тоже ей хорошо знакомого…

Шубин, который ринулся вслед за ней, чтобы успеть подхватить ее, в случае если она от слабости или шока лишится чувств, вдруг, ослепленный догадкой, пошатнувшись, схватил Земцову за рукав и потянул к себе, словно желая хотя бы таким примитивным способом забрать ее себе всю целиком и удержать, пусть даже физически, если не получается движением души и сердца.

И Юля, в порыве благодарности за то, что даже в минуту ее радости (ведь этим мертвецом оказался не Крымов!) Шубин рядом, повернулась к нему и обняла его.

– Кто это? – спросила она на выдохе, чувствуя, как голова ее закружилась от таких резких и стремительных движений, к которым ее тело еще не успело привыкнуть. – Кто? Молодой совсем и лицо знакомое…

«Ты ведь уже поняла, что это НЕ ОН, так что же тебе еще нужно?» – подумал Игорь, а вслух произнес имя покойного, зная, что оно вряд ли произведет впечатление на потерявшую рассудок от любви к Крымову Земцову.

Корнилов с утра выкурил полпачки сигарет и теперь сидел, утопая в голубом и едком дыму и не желая никого видеть. Он настолько устал от навалившихся на него дел и от бессмысленности своей жизни в целом, что начал подумывать о том, как бы ему изменить все таким образом, чтобы не видеть больше этих стен, этих мелькающих день за днем перед ним лиц, не слышать знакомых до тошноты голосов…

Жена ушла от него еще в прошлом году. Просто собрала маленький чемодан, куда на его глазах небрежно побросала свои ночные сорочки, чулки и духи (ей даже в голову не пришло, что можно было бы прихватить еще и шубу, к примеру, или розовую шляпу из норки, которую она купила буквально на днях), и, сказав, что она полюбила другого, ничего не объясняя и даже не считая нужным изобразить на своем лице какое-либо подобие печали или вины, ушла, оставив дверь приоткрытой…

Лишь на следующий день к нему пришли Ивушкины (супружеская пара, с которой Корниловы вместе отмечали все праздники) и рассказали Виктору Львовичу, что видели его жену, Клару, в театре, в обществе заместителя министра по культуре, сорокадвухлетнего Сергея Соловьева. Клара была очень нарядно одета и вела себя так, словно двадцать лет была замужем именно за этим Соловьевым, а не за Корниловым.

Виктор Львович тяжело переживал уход жены, тем более что чувствовал себя виноватым в том, что произошло. По сути, Клара всегда была одна. Работа постепенно вытеснила из его жизни семью и стала для него всем.

Единственное, что он мог сделать для жены, это обеспечить ее, предоставив ей возможность нигде не работать и заниматься только собой или домом. Детей у них не было, а потому Клара занималась исключительно собой.

Она ходила на курсы английского языка, кройки и шитья, вязания, брала уроки фортепиано, но ничем всерьез так и не увлеклась. В последнее время она лишь читала женские романы и много спала… И вдруг ушла. Неожиданно и как-то необыкновенно легко, словно перешла в другую комнату.

За три дня, что ее не было дома, Корнилов многое передумал и решил, что на ее месте он и сам бы так поступил. Зачем же ее осуждать? Она захотела новой жизни, новых ощущений, и он, как любящий ее мужчина, должен только порадоваться за нее. Но радости-то почему-то не получалось, а была боль, тупая, ноющая, проявляющаяся в невыносимых и почти зримых картинах их совместной жизни, которые проплывали перед ним, стоило ему закрыть глаза и попытаться уснуть, чтобы избавиться от уже реального кошмара – гнетущей тишины пустой и враз осиротевшей квартиры…