Блэк - Александр Дюма

Шевалье понял его мысль.

— Да, вас это удивляет, — сказал он с печальной улыбкой, — но когда смерть легла поверх обиды, то достоин сожаления тот, кто продолжает держать ее в своей памяти! К тому же, признаюсь вам, я провел долгих семь лет моей жизни, не любя никого, кроме самого себя, и состарившись, я стал легкомысленным и ветреным, я стал изменять самому себе ради собаки, и от собаки Я хочу перейти к своему ребенку. Послушайте, сударь, напрягите память! Нет ли у вас какого-нибудь свидетельства, основываясь на котором мы могли бы доказать происхождение этой девушки?

— Да, пожалуй. Если вы можете доказать, что это именно ее отдали на воспитание матушке Денье, то у меня есть акт, — тот самый, который бедняга Думесниль привез мне на борт, поручая моим заботам и мать, и дитя, — у меня есть акт, который мадам де ля Гравери передала ему; акт, составленный по указаниям врача, который ходил за ней и который засвидетельствовал, что ребенок женского пола, крещенный под именем Терезы-Дельфины-Маргариты, является ее дочерью.

— А следовательно, и моей дочерью! — радостно вскричал де ля Гравери. — Ведь отцом признается тот, кто состоит с женщиной в законном браке. — Pater is est quem nuptix demonstrant.

И никогда еще эта аксиома супружеского права, приводившая в ярость стольких мужей, не провозглашалась с более счастливым лицом и более довольным сердцем.

После того, как шевалье дал волю своей радости и своему удовлетворению, он счел, что пришло время познакомить Шалье с различными участниками той драмы, развязку которой Дьедонне так трудно было найти.

Он закончил свой рассказ тем, что произошло вчера между ним и Гратьеном д'Эльбэн в Голландском кабачке.

Шалье, узнав о предстоящей завтра дуэли, сделал все возможное, чтобы отговорить шевалье от поединка.

Но вид Блэка и то раздражение, которое он испытал утром, вернули шевалье его воинственное настроение и подняли его дух.

— Нет, милый мой, — сказал он, — нет, нет, нет! мое решение непоколебимо! Я решил драться еще тогда, когда у меня были всего лишь предположения по поводу рождения Терезы; теперь же, когда я твердо уверен, что она дочь Матильды, то я готов тысячу раз пожертвовать своей жизнью ради нее! И, послушайте, это во мне все еще говорит эгоизм — я всегда был эгоистом и останусь им до конца, — послушайте, — продолжал шевалье, показывая на Блэка, который, отворив дверь, вошел в гостиную и с задумчиво-печальным видом положил свою голову на колени шевалье, — я открыл такое наслаждение в тех страданиях, которые перенес ради них, что уверен в том, что в смерти, принятой за любимое существо таится такой источник благодати и утешения, о котором никто и не подозревает, и с которым я вовсе не прочь был бы поближе познакомиться.

— Ну, что же, — ответил Шалье, — раз ваше решение твердо, то, мой дорогой господин де ля Гравери, окажите мне честь, выбрав меня вашим секундантом.

— А! сударь, я как раз хотел просить вас об этом, — вскричал обрадованный шевалье.

— Итак, это решено?

— Да, решено; и мы не можем терять ни минуты.

— В чем дело?

— Секунданты моего противника должны с двенадцати до часу прогуливаться по террасе Фельянов, поджидая там моих секундантов, дабы обговорить условия поединка.

Шевалье вынул свои часы.

— Сейчас десять часов тридцать пять минут, — добавил он.

— Хорошо! вы сами видите, что у нас еще есть время.

— Это правда! но я еще не завтракал.

— Я предложил бы вам позавтракать со мной, но необходимо, чтобы я вам нашел второго секунданта.

— Зачем?

— Чтобы обсудить условия поединка.

— Это ни к чему! у меня уже есть второй секундант; однако я желаю, и тому существуют весьма серьезные причины, чтобы он встретился с моим противником и его секундантами только на месте дуэли; поэтому я вас попрошу уладить все условия поединка.

— Какие у вас будут пожелания?

— Никаких.

— Но если наш противник предоставит нам выбор оружия?…

— Не соглашайтесь на это! оскорбление было нанесено ему; и я не желаю никаких уступок.

— Но все же вы отдаете предпочтение какому-либо виду оружия?

— Предпочтение, сударь? О! нет, слава Богу, я питаю отвращение к любому из них.

— Но в конце концов вы умеете стрелять из пистолета и владеете шпагой?

— Да. Мой бедный Думесниль, несмотря на мое отвращение к этим орудиям убийства, научил меня ими пользоваться.

— И вы достаточно хорошо ими владеете?

— Сударь, вам хорошо знакомы эти маленькие зеленые попугайчики с оранжевой головкой, которые по своим размерам чуть больше обычного воробья и которые встречаются на всех островах Океании?

— Отлично знакомы.

— Так вот, я регулярно убивал двух из трех этих попугайчиков, сидящих на вершине дерева.

— Вы не достигли уровня вашего учителя Думесниля, который убивал трех из трех; но тем не менее это вовсе неплохо. Ну, а как дела обстоят со шпагой?

— О! я умею лишь парировать удары, но делаю это очень ловко.

— Этого недостаточно.

— И потом я знаю один удар…

— А! а!

— Один-единственный.

— Если это некий выпад, которым Думесниль поражал меня десять раз, то этого достаточно.

— Да, это тот самый удар, сударь.

— Тогда я больше не опасаюсь за вас, сударь.

— Я тоже, но только при одном условии…

— Каком же?

— Позвольте Блэку сопровождать нас завтра на место поединка, дорогой Шалье. Я очень суеверен и я верю, что его присутствие принесет мне завтра удачу.

— Блэк последует за вами и не только завтра, отныне он будет с вами всегда, шевалье, и я счастлив, что могу вам подарить животное, к которому вы столь сильно привязаны.

— Спасибо, сударь, спасибо! — воскликнул шевалье, глаза которого были полны слез. — А! вы не знаете, как дорог мне ваш подарок! Видите ли, Блэк — это не животное, это… Но нет, вы мне не поверите, — добавил шевалье, по очереди переводя взгляд то на Блэка, то на своего нового друга.

Затем, протягивая руки к Блэку, он позвал:

— Блэк! Мой славный Блэк!

Блэк бросился в объятия шевалье, издавая нежное радостное повизгивание, на которое шевалье совсем тихо отвечал:

— Теперь, будь спокоен, мой бедный Думесниль! ничто нас больше не сможет разлучить!.. кроме, — добавил он тем не менее с печалью в голосе, — кроме пистолетной пули или удара шпагой…

Но, как будто поняв смысл этих слов, Блэк вырвался из рук шевалье и принялся так весело прыгать и так радостно лаять, что де ля Гравери, который, по его собственным словам, верил в приметы, расценил его поведение, как доброе предзнаменование, и, протянув руку Шалье, с самым задорным и удалым видом вскричал: