Опасное увлечение - Керриган Берн

За кулисами почти не было ни рабочих сцены, ни артистов.

В свете прожекторов сверкнул направленный на Милли револьвер леди Терстон.

На первый взгляд графиня походила на настоящую великосветскую матрону, но стоило ей приблизиться к Милли, как контраст сделался очевиден. Ее платье было в беспорядке, как будто она в нем спала. Прическа искусная, но волосы не в порядке, растрепаны.

Никаким художникам-костюмерам лучше не придумать.

— Насладилась, шлюха? — спросила, приближаясь к ней, леди Терстон, и ее глаза сверкали злобой и безумием. — Мой муж тебя обманул? Соблазнил? Или купил, как обычную проститутку?

Зрителей явственно передернуло от вопиющей вульгарности.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — промолвила шокированная Милли, подумав: «Почему никто ничего не делает? Разве не видно, что я в опасности? Что леди Терстон совершенно обезумела?»

— Он был из тех, кто верил в традицию, — ухмыльнулась леди Терстон. — В то, что жена для рождения наследников, а любовница — для любви. Думаешь, ты у него одна такая? Думаешь, у него таких не сотня? И что от них у него нет ублюдков?

Милли изо всех сил пыталась сдержаться.

— Это не то, что вы думаете, — сказала она, предостерегающе выставив руку. — Ваш муж любил мою…

— Заткнись, — зашипела леди Терстон. — Из твоих уст не желаю слушать никаких оправданий. Тебе конец. — Она подняла револьвер.

Отчаяние охватило Милли с такой силой, что она ощутила его физически. Она почувствовала себя брошенной. Опустошенной. Она безнадежно искала в темноте за занавесом кого-то, кто мог ее спасти. Никого не найдя, она повернулась к залу. Различимы были лишь зрители в первых рядах, и, взглянув на них, она смутно поняла, что все считают, будто это спектакль. Веера трепетали, как листья при приближении бури, руки прижимались к взволнованно вздымавшейся груди. Разряженная в шелка и бархат публика, затаив дыхание, наблюдала за разворачивающимся пред ней зрелищем.

Возможно, сегодня вечером они получат больше того, за что заплатили.

Боже, Милли вправду умрет перед сотнями зрителей? Станут ли они аплодировать, когда она будет истекать кровью на сцене?

И все показалось слишком дешевым и неискренним. Слава. Деньги. Любовь страны, готовой назвать ее шлюхой. Поскольку убийства любовниц оставались нераскрытыми, а несправедливость мужчин — незамеченной. Внезапно на нее, казалось, обрушились все страдания и скорби мира, и Милли подумала, что смерть — самый безболезненный выход. Мучительная боль пронзила ее до самой глубины души при мысли о Якобе и всех его потерях. Обо всем, что она скрывала ради того, чтобы его защитить.

В его нежном возрасте потерять двух матерей… Возненавидит он ее? Будет ли вспоминать ее как свою маму?

— Не надо, — прошептала Милли. — У меня ребенок.

В тот миг, когда эти слова сорвались с ее уст, она поняла, что ничего хуже она сказать не могла.

Тут леди Терстон буквально зарычала, скорее напомнив барсука, а не знатную даму:

— Как ты была самодовольна, встречая нас в фойе и представляя мужу сына, которого он считал потерянным. — Леди Терстон подходила все ближе, безумно закатывая глаза. — Я поступала, как следует каждой настоящей жене. Я закрывала глаза на его промахи, которые у него даже не хватало приличия от меня скрывать. Я знала имена всех его шлюх.

Милли отрицательно помотала головой, отступая от приближающейся леди Терстон.

— Вы ошибаетесь. Я никогда…

— Я сказала молчать! — взвизгнула Кэтрин Фенвик, бешено размахивая револьвером.

Милли сжала губы. Она видела блеск свинцовых пуль в барабане. Животный страх обуял ее, к горлу подступила тошнота.

Время. Оно подходило к концу.

— Все эти годы после рождения твоего драгоценного сына он хотел со мной развестись, — почти пропела леди Терстон, переливчато, как дитя или умалишенная. — Поставить меня, графиню, на одну доску с польской выскочкой и ее ублюдком! Сказал, что влюбился в актрису-иммигрантку. Что она родила ему сына, что он на ней женится и они уедут на ее родину! — Держа пистолет нацеленным прямо в сердце Милли, она повернулась к залу. — Можете себе представить?

Никто не ответил, но по толпе пробежал ропот. Неловкие поеживания, шепотом из-под белых перчаток задаваемые вопросы и судорожно заходившие веера. «Что происходит? Это действительно пьеса? Новый левацкий режиссерский прием с континента?»

— Оказывается, что я допустила ошибку, когда много лет назад заказала убийство не той польской актриски. Я думала, что уже избавилась от всех шлюх мужа, что забрала всех его ублюдков. — Она взвела курок реврольвера, от предвкушения победы у нее участилось дыхание. — Но сегодня вечером все исправлю. Я хотела заставить одного из них сказать, что он мой сын. Однако, в конце концов, думаю, будет даже лучше, чтобы род моего мужа пресекся. Чтобы его титул не унаследовал ублюдок.

— Вы… заказали убийство Агнес? — Милли охватила ярость, вскипела в венах и унесла страх и слезы. Гнев и ярость вернули ее к жизни. Придали сил и храбрости. Что бы с ней ни произошло, эта женщина не победит. У Агнес, ее милой подруги, были все права и мальчик, которого они обе любили больше жизни.

— У меня есть доказательства желания вашего мужа сделать Якоба своим наследником, — ледяным тоном проговорила Милли. — Оно здесь! — Она вытащила из-за корсажа письмо лорда Терстона и прочла его перед тысячей свидетелей. — Он официально узаконил Якоба. То, что сделано, уже сделано. В тот момент как ваш муж умер, мой сын стал графом.

Кэтрин Фенвик пронзительно взвизгнула, но этого никто не услышал из-за выстрела. Облачко белого дыма поднялось из ствола, и несколько женщин испуганно закричали в зале, прежде чем воцарилась страшная тишина.

Время. Самый драгоценный товар. Оно словно бы замерло. Всем почудилось, что это тянулось целую вечность, хотя произошло почти мгновенно.

У Милли перехватило дыхание, когда дверь в зале распахнулась и к сцене стремительно бросился мужчина. За ним спешили другие мужчины, какие-то капельдинеры в темных ливреях. Публика вскочила, но Милли видела только его — выше остальных и нежданно для столь мощного мужчины быстрого.

— Кристофер? — прошептала она, и весь ее гнев испарился.

Она хотела предостеречь его, броситься к нему, но словно лишилась сил. Вместо этого ее сердце предательски запрыгало от радости. С его губ срывались слова, но она их не слышала. Его глаза, его красивые голубые глаза смотрели на нее, но не в лицо.

«Посмотри на меня! — взмолилась она про себя. — Посмотри мне в глаза!»

Но нет. Вместо этого губы скривились в злой усмешке, он потянулся к пиджаку и достал револьвер. Навел его на сцену.

И нажал на курок.

Милли почувствовала боль в боку, судорогу мышц и ожог. Схватилась рукой за платье, и та была липкой. Она потрясенно выдохнула один раз, потом второй.