Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

Поэтому, получив приглашение из Белого дома, писатель медлил с ответом. Воспринимая его как знак признания, он при этом понимал, что ему придется присутствовать на мероприятии, где на него могут опять повести наступление. Объясниться с Гордоном Лишем по телефону — это одно, но отказать президенту, глядя ему прямо в глаза, — нечто другое. Имелись и другие соображения, останавливавшие Сэлинджера. Обед в Белом доме — показное мероприятие, обязательно освещаемое прессой. Он окажется под прицелом камер. Не дай бог, еще вручат какую-нибудь награду и придется произносить благодарственную речь. А именно от этого он всю жизнь бегал как от чумы.

Однако от Кеннеди нельзя было так просто увильнуть. Не получив ответа на приглашение, Жаклин Кеннеди попыталась убедить писателя лично. Когда той весной в Корнише зазвонил телефон, трубку взяла Клэр. Как утверждает Пегги, взволнованно подслушивавшая разговор, первая леди выразила свое восхищение талантом Сэлинджера и высказала надежду, что чета посетит обед в Белом доме. Клэр с готовностью согласилась и позвала к телефону мужа. Сэлинджер, вероятно, потерял дар речи, поняв, что на проводе Жаклин Кеннеди. Он молча выслушал мольбы Джеки приехать в Вашингтон, однако не поддался ее легендарным чарам. Сэлинджер просто не мог целый вечер красоваться перед камерами, выпячивая свое «я», то есть делать именно то, против чего он восставал в своих произведениях. Это была бы полная «липа».

Клэр и Пегги так никогда и не простили ему того, что он не позволил им побывать в «Камелоте». Возможно, Сэлинджер и сам себя не простил. Всю последнюю неделю ноября 1963 года он, как и большинство американцев, сокрушенный и безмолвный, провел перед телевизором, где перед его глазами разворачивался скорбный ритуал похорон президента Кеннеди. Наблюдая проезд кортежа к Арлингтонскому кладбищу, он снова столкнулся с пугающе знакомыми картинами, которых не видел со времени окончания войны. Перед ним под звуки скорбных траурных мелодий маршировали шеренги военных. Они сопровождали покрытый флагом гроб, за которым шла лошадь без всадника, печальный символ утраты товарища по оружию. Все увиденное не могло не пробудить в писателе воспоминаний о войне. И, когда старые переживания соединились с новым горем, Сэлинджер открыто зарыдал. Вспоминая о тех днях почти сорок лет спустя, Пегги не без удивления пишет, что именно тогда она «в первый и последний раз в жизни увидела отца плачущим» *.

Известно, что на протяжении всего 1964 года Сэлинджер работал над двумя проектами: новой повестью из истории Глассов под названием «Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» и вступлением к антологии, составляемой Уитом Бернеттом, которое подвело черту под их взаимоотношениями. Бернетт собирался выпустить сборник из 50 рассказов разных авторов, опубликованных в свое время в журнале «Стори». Книгу он хотел назвать «Юбилей «Стори»: 33 года, посвященных рассказу» и выпустить в 1965 году. Он обратился к Сэлинджеру с еще одной просьбой разрешить напечатать один из его рассказов. Сэлинджер снова отклонил просьбу Бернетта, что вряд ли стало сюрпризом для редактора. Тем не менее Сэлинджер предложил написать вступление к антологии. Таким образом осуществилось бы желание Бернетта связать имя Сэлинджера с журналом «Стори» и Сэлинджеру не пришлось бы вытаскивать на свет божий свои ранние рассказы. Бернетт с благодарностью согласился, и Сэлинджер весь 1964 год с перерывами работал над статьей. В конечном итоге получившийся текст объемом в 550 слов Сэлинджер отослал в «Стори пресс».

Начал Сэлинджер с описания главного для него события 1939 года — урока, который Бернетт преподал своим ученикам, прочитав рассказ Фолкнера. Он научил Сэлинджера не встревать между описываемыми событиями и читателем, проявляя тем самым уважение к нему. Это было на удивление трогательное воспоминание, особенно если принимать во внимание годы взаимной враждебности, пролегшие между Сэлинджером и Бернеттом. Его даже можно рассматривать как попытку примирения между учеником и его бывшим учителем и другом. Однако Бернетт отклонил присланную статью. «Вступление меня несколько озадачило, — объяснял он Сэлинджеру. — Поскольку там гораздо больше внимания уделено мне и нашим занятиям в Колумбийском университете, чем пятидесяти авторам антологии, поэтому я не решаюсь его использовать»'.

Сэлинджер, судя по всему, был удивлен и обижен. Он-то считал, что делает великодушный жест. Прошло восемнадцать лет с тех пор, как он что-то предлагал Уиту Бернетту, и теперь, когда он до этого снизошел, его текст отвергли, будто он так и остался юным, начинающим автором. Что же касается Бернетта, то, оказавшись на много лет отодвинутым на второй план и тяжело пережив многочисленные нелюбезные отказы со стороны бывшего ученика, он наконец получил право на последнее слово. Однако этот эпизод разрушил всякую надежду на то, что Сэлинджер и Бернетт могут договориться. В то время они оба не осознавали всей иронии сложившейся ситуации. Тот самый человек, который вернул Сэлинджеру его первый рассказ в 1939 году, только что не принял от писателя текст, который потом станет его последней публикацией.

Уит Бернетт несколько раз сыграл поворотную роль в судьбе Сэлинджера. В посвященном ему очерке Сэлинджер описывает его преподавательские достоинства, а также отмечает его любовь к литературе. Но он раскрывает здесь и себя, причем гораздо больше, чем в каком-либо из своих художественных произведений. Самоустранившись во время чтения Фолкнера, Бернетт устранил сэлинджеровские ожидания, те жизненные и литературные принципы, которые стояли между Сэлинджером-студентом и воображаемым миром Уильяма Фолкнера. Сделав это, Бернетт заставил Сэлинджера увидеть Фолкнера новыми глазами — и это новое видение принадлежало исключительно самому Сэлинджеру. Тот урок стал для Сэлинджера уроком на всю жизнь, уроком, приобретавшим с годами все большую значимость. Без него Сэлинджер никогда не проникся бы таким уважением к своему «возлюбленному молчаливому читателю», тому самому, что «читает, как дышит».

История со вступлением к антологии не закончилась его отклонением. Через три года после смерти Бернетта в 1972 году его опубликовала вдова Бернетта, Хэлли, в качестве эпилога к книге «Руководство по сочинительству». Под новым, вполне оправданным названием «Подношение Уиту Бернетту» этот очерк остается единственным опубликованным с разрешения автора образцом нехудожественной прозы Сэлинджера. После всех неприятностей, с ним связанных, опубликование его в 1975 году ярко свидетельствует о том почтении, которое Сэлинджер всегда испытывал к своему бывшему учителю.

Поздним летом 1964 года Сэлинджер и восьмилетняя Пегги отправились вместе в Нью-Йорк. Навещать с детьми бабушку с дедушкой, а также редакционную «семью» «Нью-Йоркера» было у Сэлинджеров заведено, но на сей раз Сэлинджер предупредил дочь, что поездка будет особенной. Они собирались просить Уильяма Шона соблаговолить принять на себя роль крестного отца Пегги, каковым прежде был покойный Лернед Хэнд.

Этой просьбе Сэлинджер придавал особое значение. После смерти Хэнда тремя годами ранее Пегги дважды успела побывать в больнице (один раз летом 1963 года и еще раз зимой того же года). Кроме того, брак с Клэр дал трещину, и писатель теперь почти не выходил из маленькой надстройки над гаражом. К тому же ему хотелось выказать таким образом уважение Шону, особенно после неприятного инцидента с Уитом Бернеттом.