Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

пошлет корректуру Найденова. Сегодня получен новый рассказ Андреева о войне — «Красный смех». Еще не успел прочитать, но, кажется, великолепно. Прекрасную повесть написал Куприн. Вообще — все идет как нельзя более интересно, живо, мило. Кланяйся старому чорту Алексину, который потому только скептик, что лентяй, мало думает. А впрочем — он много работает, починяя разрушенные организмы, — консервативная работа! Когда мой организм начнет разрушаться, — явлюсь к нему, Алексину, пить красное вино. А пока — еще поживем!

Крепко жму руку твою, дружище.

Все собираюсь послать Максимке книг и все не могу найти время. Окажи Маршаку, был Герцовский, его удается устроить здесь. Стасов — захворал. Чтобы ты имела представление более ясное об этом ребенке 81 года, об этом эстетике из эстетиков, для которого существует только красивое, — посылаю тебе его письмо. Прочитав — возврати, я очень ценю этот смешной документик. — Здесь Шаляпин. Поет. Ему рукоплещут, он толстеет и много говорит о деньгах — признак дрянной.

Если «Шарлотта» нравится — могу прислать штук 100. У меня ее было 4000.

Ну, ладно, до свидания! Будь здорова, цени себя и людей цени, если они того заслуживают. Всего, всего доброго!

А.

А слух о приеме царем земцев, конечно, не верен. Принят был один Львов, но разговор с ним шел о Дал[ьнем] Востоке.

О съезде Святополк еще не докладывал. Завтра выйдет газета «Слово» — очень либеральная и весьма сомнительная.

18-го — «Сын отечества», тоже либер[альная] и, несомненно, порядочная.

295

В. В. СТАСОВУ

Между 14 и 16 [27 и 29] ноября 1904, Петербург.

Дорогой и уважаемый

Владимир Васильевич!

На 20-е число назначен банкет юристов — мне необходимо быть на нем! Простите меня, но я не могу быть у Вас в этот день, о чем и спешу известить. Извиняюсь, — надеюсь, Вы поймете, как важно для меня побывать на этом банкете, где я надеюсь встретить и Вас.

Письма в редакцию передал, но — напечатают ли? Не знаю.

Крепко жму руку Вашу.

А. Пешков

296

Е. П. ПЕШКОВОЙ

19 ноября [2 декабря] 1904, Петербург.

Держи пари: через четыре месяца будет объявлена конституция — не проиграешь.

Вчера вышел «Сын отечества» — первый номер солиднее и лучше «Нашей жизни». Я тебе его выпишу.

Конституция будет неважная, но она будет, это факт. Теперь нужно во всю силу стараться сделать ее наиболее демократичной. Завтра — банкет юристов на 600 ч., вчера у нас было заседание — Сав[ва], я, Скир[мунт], Иван Пав[лович], Конст[антин] Петров[ич], Бен[уа], Миклаш[евский] — мы тоже затеваем газету. Об этом — молчок.

Завтра приедет на банкет Леонид.

Посылаю книги Максиму. Подробнее писать — не могу пока. Корректуры Найденова вышлю, вероятно, завтра. Скиталец написал хороший рассказ. «Дачники» идут с треском, но играют все-таки плохо. […]

Зинаиде газету сама выписывай, мне почему-то не хочется, да и некогда, так некогда, если б ты знала! Я стал худ, как макарона, но крепок, как стальной прут.

Жить — можно, Катерина, и легко жить — ежели меньше обращать внимания на себя. До свидания. Жму руки.

А.

297

Д. Я. АЙЗМАНУ

21 ноября [4 декабря] 1904, Петербург.

Давид Яковлевич — не сочтите мои слева за желание учить Вас, поверьте, что мною руководит только желание видеть Ваш рассказ лучшим, чем он есть.

Он очень нравится мне, хочется напечатать его в сборнике и хочется видеть его более сильным, ярким. Думается мне, что в нем есть некоторая несоразмерность частей: спор Сони с братом, трижды возникая, несколько утомляет — ведь вообще нужно избегать слов, действуя более образами. Часть спора Вы могли бы изложить непосредственно от автора — «она говорила ему о» и т. д. Смысл рассказа я вижу в сцене Розенфельда с женой, — она мне страшно нравится — именно отношение Роз[енфельда] к детям нравится. Розен[фельд] — герой рассказа, и это — воистину! — герой! Не мало ли Вы дали ему слов в конце?

Прекрасны Ваши описания города. Вот — именно образами! всегда больше возьмешь, чем словами, как бы они ни были красивы!

Порою — язык у Вас не ладен. Напр., в начале: «Именно ленивая». Это — лишнее. Вы не говорите этого от себя, а покажите. На мой взгляд — Вы и показали, что возня была ленива.

Еще кое-где — фраза не музыкальна, шероховата, много шипящих и свистящих слогов, что придает языку некрасивый тон. Это легко исправить.

Простите за чисто личное замечание: органически не выношу слов «еврейчик» и «жид». Для меня это — хуже матерщины!

В конце концов все мои заботы сводятся к одному: сократите споры сестры и брата — отнюдь не жертвуя содержанием споров! — ведите их в описательном тоне, а не диалогом, прибавьте две, три ярких черты в описании города, и — глубоко верю — рассказ очень выиграет!

И еще раз повторяю — не думайте про меня худо, не поучаю я, а говорю так потому, что люблю литературу, которая людям служит, и всегда горячо хочу видеть ее более сильной, яркой, смелой!

Крепко жму руку!

Завтра уеду в Ригу.

Адрес: Первая выгонная дамба, 2,5. Пробуду там до 5-го декабря — захотите написать, может быть?

А. Пешков

298

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

5 или 6 [18 или 19] декабря 1904, Рига.

Рассказ Андреева не очень великолепен, но давайте напечатаем его во втором сборнике. Вслед за ним — пустим мой.

Пользуясь тем, что теперь будут набирать «Вора», я задержу свой рассказ, и Вы его получите в четверг утром из рук кондуктора, которому надо будет заплатить, а сколько — Вы увидите.

Надеясь скоро видеть Вас, — больше писать не стану. Да и некогда.

Всего доброго!

Предлагают книгу о Кабэ. Это интересно, никто у нас ничего о нем не знает, да и книгу предлагает человек, которому трудно отказать. Даже — нельзя.

Жму руку.

А.

299

А. А. ДИВИЛЬКОВСКОМУ

11 [24] декабря 1904, Рига.

11-е декабря, Рига.

А я, между прочим, захворал, из Питера улепетнул, думал ехать в Гомель на процесс и, попав в крепкие объятия инфлюэнци[и] с осложнениями, застрял здесь.

Одиннадцать дней прошло со времени Вашего письма, и Вы уже знаете, что начальство делает все усилия изменить погоду, находя весну «преждевременной». Попытки более или менее нелепые, смешные, и, конечно,