Жить и сгореть в Калифорнии - Дон Уинслоу

Но тут к ней бросается другой.

Летти кричит:

— Брось его, он мертв! — и крепче сжимает оружие, стараясь унять дрожь в руке на случай, если придется выпустить последние пули. Но тут горизонт начинает мельтешить, делая бестолковые круги и кувырки перед глазами, и взгляд ее устремляется в голубое небо, и, благодарение Madré Maria,[27]она жива, и потом все поглощает черная пустота.

Последнее, что она слышит, это крик парня:

— Мать твою растак, сука!

И он убегает.

Летти лежит на грязной глине, локоть как чужой и зверски болит.

Но она понимает, что боль — это хорошо по сравнению с альтернативой.

Джек смотрит телевизор.

Он сидит перед двумя экранами, на которых одновременно прокручивает две видеозаписи.

На первой Памела показывает мебель, на второй он заснял обугленные и почерневшие останки их спальни.

Очень странно смотреть две эти записи одновременно.

Как будто призрак Памелы — прекрасной, сексуальной и живой — бродит на пепелище и витает над ним. Вот она демонстрирует кресла, ломберный столик, письменный стол… кровать или место, где они были. И где была она.

Потому что он сжег это все и сжег ее.

Нет, это не так, думает Джек.

Ее он конечно же сжег.

Но мебель он бы не сжег никогда. Он дорожит ею не меньше, чем Оливия Хэтеуэй своими ложками. Никто не станет сжигать то, что любит, думает Джек.

Если есть хоть малейший шанс это спасти.

Никто, кроме меня…

Я сжег то, что любил, и разбросал по ветру пепел.

Какое слово сказал я тогда Летти?

Убирайся.

Как зовется эта птица? Сказочная птица, возрождающаяся из пепла. Феникс.

Как мы с Летти.

Как Памела на видео.

Как драгоценная мебель Ники.

Покажи мне это, Пам.

Покажи мне, как восстала из пепла драгоценная антикварная мебель Ники.

Покажи мне то, что я упускаю, призрак Памелы.

Пам силится что-то сказать тебе.

Огонь силится что-то тебе сказать.

В его потрескивании слышится:

Слушай мою речь, ты, глупец. Я же пытаюсь внушить это тебе, но ты слишком глуп, чтобы понять. Я же оставил тебе следы. Ты ведь понимаешь речь огня, правда же? Ты сыщик. Ты именно тот, кто мне нужен.

Прочти же мое послание.

Он несколько раз прокручивает видеозаписи и только тогда замечает это: оставленную огнем тень.

Вот Пам демонстрирует мебель в кабинете: «Бамбуковое бюро в японском стиле. Красный лак. Датируется примерно 1730 годом… очень ценный экземпляр».

Джек останавливает оба кадра.

Вот оно.

Он сравнивает то, что показывает Пам, с оставленной огнем тенью на стене.

Тень не такая, какой должна быть.

Он прокручивает запись еще раз.

Сомнений нет. Оставленная огнем тень меньше и ниже той, которой следовало быть, если бы бюро, стоя у стены, загораживало это место от огня.

Тень неверна.

Не тот призрак.

Это силуэт письменного стола.

Джек прокручивает еще раз то место, где Пам описывает письменный стол. Останавливает обе видеозаписи. Опять сравнивает описание, которое дает Пам, с тенью на стене.

Не та форма.

У бюро другая форма.

Ты промахнулся, Ники.

Спасибо тебе, Пам.

Спасибо тебе, огонь.

И тебе спасибо, Оливия Хэтеуэй.

Первое, что он видит, — это попугай.

Впечатление такое, что он движется по ограде, но Джек тут же понимает, что попугай сидит на плече одетого в белую рубашку мистера Мейснера.

— Элиот! — окликает птицу Джек.

— Элиот, Элиот, красивая птичка.

Мейснер останавливается, заглядывает за ограду.

— Астронавт, — говорит он. — Где же ваш астронавтский наряд?

— Я Джек Уэйд из «Жизни и пожара в Калифорнии».

— Я помню, помню, мистер Уэйд.

— Джек.

— Джек, — повторяет Мейснер. — Чем вам может помочь Элиот?

— Шахматные фигуры, — говорит Джек. — В прошлый раз вы что-то сказали о шахматных фигурах, об их движении туда-сюда. Я подумал, что вы имели в виду детей.

— И их тоже, — говорит Мейснер.

— Но подразумевали вы что-то другое.

Мейснер кивает:

— Грузовой фургон. А на нем шахматная фигура. Подручного. Груз. Его прибытие и отправление.

— Какой груз?

— Мебель, — говорит Мейснер.

— А видели вы, кто…

— Два азиатских паренька, двое крупных белых мужчин, Ники.

— Красивая птичка!

— Да, ты красивая птичка, Элиот, — говорит Мейснер. Ветер ерошит оперение попугая, и птица утыкается Мейснеру в плечо и замирает так. — А это важно?

— Может быть.

— Имеет отношение к смерти Памелы? — спрашивает Мейснер.

— Думаю, да.

Мейснер отводит взгляд, устремляет его на океан. Потом, опять взглянув на Джека, говорит:

— Она была прелестная девушка. И очень милая. Не без проблем, но очень милая.

— Угу.

— Если надо, чтобы я дал показания в суде…

— Нет, — быстро прерывает его Джек. — В суде вы мне не потребуетесь. Кто-нибудь еще расспрашивал вас об этом?

— Нет.

— Говорили вы с кем-нибудь еще об этом?

— С попугаем, — говорит Мейснер. — Но не думаю, что он вник, как вам кажется?

Джек пожимает плечами.

— Мистер Мейснер, — говорит он, — не рассказывайте никому того, что рассказали мне. Ни полиции, ни адвокатам, никому. Если кто-нибудь станет спрашивать вас о том, что вы видели той ночью, говорите только, что слышали собачий лай и видели пламя. Это очень важно.

— Но я хочу помочь!

— Вы уже помогли.

Потому что теперь я знаю, что произошло.

Ники подменил мебель. Подвел грузовик, привез какое-то дешевое дерьмо, а хорошие вещи увез.