Дикое золото - Александр Бушков

Он был прав, Бестужев это понимал, несмотря на всюрасстроенность чувств. Совершенно бессмысленный ход…

– И кто теперь? – спросил он, ссутулившись.

– Полковник Карпов.

– Ну, не удивительно… – сказал Бестужев. – Неудивительно… Один из вероятных… Не идет ни в какое сравнение, но… один извероятных претендентов… Разрешите воспользоваться вашим телефоном? Барышня,попрошу семьдесят пятый. Николаевскую часть. Пристава Мигулю!

– Алексей Воинович? – голос пристава был усталым,тусклым. – Вы приедете? Впрочем, как угодно…

– Вы отправили мою депешу?

– И даже ответ получил. Желаете услышать?

– Конечно.

– «Петербургское охранное отделение борьбою с леснымипожарами не занимается изначально. Рекомендую шантарской полиции поплотнеезакусывать после выпивки. Адресат и отправитель депеши мне неизвестны. Подпись– Карпов». – Мигуля прокашлялся. – Алексей Воинович, я так понимаю,не сложилось что-то?

– Все благополучно рухнуло, – медленно сказалБестужев, чуя противный комок в горле. – Простите, что я вас во все это…

– Да бросьте. Бачилы очи, шо куповалы… Что же, разбегаемся?

– Приходится, – сказал Бестужев горько. –Постарайтесь, если сможете, уберечь нашего постояльца. И спасибо вам за все,Ермолай Лукич, я надеюсь, у вас все благополучно сложится… Честь имею.

Положив трубку на рычаг, он некоторое время сидел бездвижения, глядя в пол. Дико так думать, нельзя так думать, но Иванихин вомногом прав – что-то неладное творится в империи. Сначала – Зубатов, теперь –Герасимов. Изгоняют самых опытных и умелых, заменяя посредственностями,лизоблюдами, и такое может происходить лишь с соизволения самого… Нельзя такдумать жандарму, нельзя! Иначе забредаешь мыслями черт-те куда…

Он, словно воочию, увидел лицо Герасимова – тяжелое,массивное, татарский прищур умных глаз, услышал глуховатый голос: «АлексейВоинович, некоторые называют нашу деятельность борьбой с врагами империи.Иногда, в минуты пессимизма, мне приходит в голову другое определение – война.Я бы не хотел передавать вам свой пессимизм, но у борьбы и у войны – разныезаконы, подумайте над этим…»

– Они его сожрали, – вырвалось у Бестужева.

– Формулировка в чем-то удачная, – кивнул снепроницаемым лицом Силуянов. – Но нам сейчас нужно думать о вашей судьбе.Как вы, видимо, понимаете, ваше положение претерпело серьезнейшие изменения.Между прочим, Ларионов когда-то служил с Карповым, они приятели. Упаси боже, яи намекать не хочу, будто Карпов… Просто-напросто ваше положение изменилоськачественно. Никакой поддержки Петербурга у вас за спиной более нет. С минутына минуту вас отзовут – как только, разбирая дела, вспомнят о вас. Если толькоЛарионов не отправит раньше свои отчеты – и мы не знаем, какой именно вариант…

– Евгений Павлович, – сказал Бестужев. – Выведь в курсе многого…

– Давайте не будем об этом, – отрезалСилуянов. – То, чем я здесь располагаю, не имеет значения, улик, доводов,веских доказательств. То есть мое положение аналогично вашему. Если мы соединимсилы, это ни к чему не приведет. Ни к чему. Остается ждать, что он когда-нибудьсломает себе шею на скользкой дорожке… но я бы на это особенно не полагался.Хватит, давайте поговорим о вас. Вы не считаете, что сейчас настало самое подходящеевремя для вашего самоубийства?

– У меня и в мыслях…

– Ах, господи, да при чем тут ваши мысли! – сдосадой воскликнул Силуянов. – Речь идет о мотивировках и поводах, а они,простите, крайне убедительны. Вы в определенном смысле потерпели крупную неудачу– и виновник от вас ускользнул на тот свет, и агентов вы потеряли убитыми, и вруке Татьяны Константиновны вам самым решительным образом отказали… Да нефыркайте вы с грозным видом! Не до того! Алексей Воинович, по этаким поводам иболее опытные, более старшие совершали самоубийство. Да, можно приплюсоватьваше отчаяние после снятия Герасимова, крах надежд, возлагавшихся на егопротекцию… Куча весомых поводов и убедительных мотивов. Вы так уверены, чтоКарпов, если вас найдут с пистолетом в руке и пулей в голове, станет непременноустраивать долгое следствие? Там, в Петербурге, не до вас – одни укрепляютпозиции, другие сопротивляются приходу новых людей на их должности, царитобычная бюрократическо-интриганская чехарда, как это всегда бывает при снятиипрежнего начальника и назначении нового… Кто будет особо разбираться? Иливерите в благородство Ларионова? Я – нисколько…

– Я тоже, – кивнул Бестужев.

– Вот видите. Кто поручится, что им не пришло в головунанести на картину завершающий мазок?

– Что же вы предлагаете? – угрюмо поинтересовалсяБестужев. – Бежать, получается?

– Не бежать, а совершить разумное отступление, –быстро возразил Силуянов. – В тактике военного искусства такое случалосьне единожды. Вы военный, знаете это лучше меня… Набросайте записку Ларионову,сошлитесь на телеграфный обмен депешами меж вами и столицей, он ведь не имеетправа вас удерживать, вы ему не подчинены. Через сорок минут на вокзал прибудетвладивостокский экспресс, идущий в Москву. На вокзал мы вас доставим подприкрытием агентов, в закрытой карете. Мой вокзальный надзиратель обеспечитприкрытие до отхода поезда. В вагоне вы будете в полной безопасности – онипопросту не успеют отреагировать, да и не решатся устраивать что-то в поезде…Через четыре часа вы покинете пределы губернии, а там – Петербург. Вещилучше бросить в гостинице, вам их потом перешлют. У меня все продумано иготово. Плетью обуха не перешибешь, мы никому ничего не сможем доказать… Итак?

– Вы, безусловно, правы, – сказал Бестужев, неподнимая головы, прямо-таки физически ощущая громадность расстояния,отделяющего его от Петербурга. Казалось, он, подобно уэллсовским героям,очутился на Луне. – Спасибо, Евгений Павлович… – он вскинул глаза насобеседника. – Плетью обуха и впрямь перешибить нельзя… но ведь этанеудача не уничтожает плеть?!

Жесткий воротник парадного мундира ощутимо сдавливал шею, ноБестужев вынужден был сохранять неподвижное положение статуи, сидя напротивуглубившегося в бумаги председателя Совета министров. Он лишь подумал сгрустной иронией, что еще две недели назад воротник был впору. Несмотря на всетреволнения шантарской эпопеи, приходилось признать, что он ухитрилсяраздобреть на обильных сибирских харчах. Потому и воротник стал немного тесен,как ни старайся незаметно вытягивать шею…

Впрочем, сейчас высокий сановник, к которому Бестужеванеожиданно вызвали, предстал в ипостаси не премьер-министра, а министравнутренних дел – на нем был соответствующий мундир, и принял он Бестужевав здании на Фонтанке…

Стол министра, как ему и полагается, был необъятен, чересчуруж вопиющей бестактностью было бы присматриваться к бумагам на нем – и потомуБестужев не мог определить, который именно вариант ларионовского отчета лежитперед могучим, широкоплечим человеком с лысой головой и великолепными усами.Странно, но он не испытывал ни страха, ни волнения – после пережитого в Сибирипрежние заботы казались смешными и неуместными. Какая это была ерунда – кресло,чин, карьера…