Черный мотылек - Рут Ренделл

Неужели ему всегда суждено заниматься сексом с закрытыми глазами? В одиночестве, в темноте. Ему уже двадцать пять лет, и лишь однажды в жизни он занимался сексом так, как ему того хотелось, вместе с другим мужчиной, и не довел акт до конца. Лишь предвестие того, что могло бы быть — нечто дивное, — и вновь занавес опустился.

На следующий день он встречался с главным редактором газеты, где для него могла найтись вакансия. Большая популярная газета, которая выходила в предместье Лондона. Одно плохо — еженедельник. Он все еще дожидался ответа от другой газеты, ежедневной, весьма престижной, но здесь возникала другая проблема: ее издавали на западе, далеко от Лондона. Он так скучал по родным, пока служил во флоте! И теперь — новая разлука? Пять часов на поезде, они будут видеться раз в несколько недель, он сможет ежемесячно приезжать на выходные…

Но из газеты пока не ответили, а редактор еженедельника назначил встречу на этот день. Здесь расстояние ничтожное — можно доехать на автобусе. Не приносит ли он карьеру в жертву семейным узам? Возможно, если его карьера — журналистика, если именно этого он хочет в жизни. В полотняной сумке под кроватью лежал неоконченный роман. Хватит ли времени и сил дописать эту книгу?

Он чуть не опоздал на собеседование, поскольку до ухода с работы должен был подготовить к публикации историю о человеке из Лейтона, который собирался переплыть на яхте Атлантический океан, раздобыть фотографию, осмотреть его яхту. Чуть — но все-таки не опоздал. Редактору понравились кое-какие публикации Джона, владение стенографией оказалось еще одним плюсом в его пользу, но редактор не предложил ему работу сразу, а пообещал связаться с ним. Назад Джон ехал не на автобусе, а на метро, на Бэнк-стейшн перешел на центральную линию. На вечер оставалась еще одно дело — выяснить у секретаря местной ассоциации, как прошло собрание жильцов, однако, раз уж приходилось возвращаться в Лейтон, сначала можно зайти к маме. Может, на этот раз и Десмонда застанет — они уже несколько недель не виделись. Но вместо того, чтобы ехать до Лейтона, Джон вышел из поезда на Майл-энде.

Целый день он отгонял от себя мысли о бане, старался забыть, о чем говорили те двое в кофейне. Он всячески старался отвлечься, и это оказалось не так трудно, поскольку пришлось сосредоточиться на поисках работы. Но сейчас, в поезде, соблазн взял верх. Только сходить посмотреть, убеждал он себя. Постоять снаружи, проследить за входом, выяснить, кто пользуется баней, в самом ли деле одни мужчины.

Найти бани оказалось легко, тем более что адрес он выяснил по телефону. В кафе на другой стороне дороги окна незанавешены и дверь стеклянная. Заранее высмотрев столик у окна, Джон вошел внутрь.

Надо поесть, уговаривал он себя, не может же мама кормить его каждый день. Он заказал чашку чая и сел за стол прямо перед широким окном, откуда были прекрасно видны бани, длинное здание из коричневого кирпича, широкое крыльцо у входа и вращающаяся дверь. Джон заказал пай с морковью и горохом и печеное яблоко со сладким кремом. Если он убедится, что в баню идут одни извращенцы, он доест свой ужин и никогда больше сюда не вернется.

Минут через пять появился первый посетитель, высокий, крепко сложенный, в поношенном синем костюме в тонкую полоску и рубашке без воротничка — Джон мог рассмотреть его во всех подробностях. Следующий — коротко стриженный, словно солдат. Оба самые обычные с виду мужчины, чьи-то мужья и отцы. Джону кусок не лез в горло. Он смотрел во все глаза.

Еще трое, двое из них немолоды. Джон не ожидал встретить здесь таких мужчин — пожилых, облысевших, пузатых. У одного были седые усы, другой облачился в длинный теплый плащ — это в июне-то. Однако сам факт, что сюда ходят и старики, успокаивал: они словно придавали заведению респектабельность. Ведь здесь городские бани, люди ходят сюда не только «за этим». Собственно, респектабельность ему не требовалась, нет, но было важно, что, посетив бани, он совершит столь же обычный для «нормального» мужчины поступок, как сходив в паб.

Он расплатился за еду, которую так и не смог съесть, перешел шоссе и подошел к широким ступеням. Было около семи, в восемь он должен получить у секретаря ассоциации местных жителей протокол собрания, так что посетить бани он не успевал — или убедил себя в этом. В другой раз, сказал он себе. Когда будет время. Сердце билось сильно и часто, как тогда в лесу. Он обошел здание, сначала слева, косясь на окна, слишком высокие, чтобы что-то разглядеть, потом сзади, где не оказалось ничего, кроме сплошной кирпичной стены, немного пугающей своей слепотой — ни одного окна, — затем по правой стороне бань вышел обратно на шоссе. На следующей неделе, сказал он себе, во вторник или в четверг, и направился к метро.

Единственный способ справиться с этим — не думать, отвлечься на другие мысли, заставить себя отвлечься. Надо разобраться с вакансиями. Редактор еженедельника написал Джону и предложил работу. Джон принял его предложение. Все что угодно, лишь бы убраться из «Индепендент», от этих сплетников, сумасшедшего редактора, вонючих типографских станков, шума и суеты. Пусть новая работа ничем не лучше — все же перемена.

Но еще оставалась ежедневная газета на западе. Оттуда тоже написали, назначили собеседование на субботу. Это Джона устраивало: значит, люди понимают, что у него есть свои обязанности на работе, он не может по первому требованию сесть в поезд и ехать за двести тридцать миль. Его приглашали на оба выходных дня, это предполагает заинтересованность в нем потенциальных работодателей. И хотя Джон уже пообещал перейти с июля на работу в еженедельник, он пока считал себя свободным. Он не обязан идти к ним только потому, что дал согласие — все поступают точно так же, как только подвернется что-нибудь позаманчивей. Но решится ли он уехать за двести тридцать миль от родных?

Эти размышления благополучно отвлекали мысли Джона от бани до той самой минуты, когда он уже начал подниматься по ступенькам и вплотную приблизился к вращающимся дверям. И тут шквал эмоций обрушился на него, отчаянный страх и напряженное предчувствие: сейчас он совершит роковой поступок, о котором, возможно, всегда будет сожалеть. С силой толкнув дверь, он вошел внутрь.

Большой холл. Слева — стол с кассой, над ним — плакат, где обозначены цены общей бани, бассейна и парной, указаны мужские и женские дни. Плату принимала женщина лет шестидесяти. Джон не ожидал увидеть здесь женщину, но обрадовался ей: хотя ни малейшего сходства с его матерью в низенькой, толстой, старой кассирше не наблюдалось, он тут же наделил ее материнским взглядом, благожелательностью, спокойствием и благоразумием. Поверх синего блейзера кассирша носила клетчатый комбинезон на лямках.

Он уплатил за парную, кассирша выдала билет и махнула рукой в сторону зеленых пластиковых дверей. В левой двери приоткрывалось окошечко. Мужчина — тот самый, с короткой стрижкой, которого Джон видел неделю назад, — передал в окошко билет, и Джон последовал его примеру. Когда знаешь, что делать, все становится просто. Будет ли так же просто и дальше?

За дверями оказалась большая комната, с трех сторон тянулись перекладины, как в одежном шкафу, с которых свисали проволочные корзины, каждая со своим номером. Стриженый зашел в раздевалку, Джон за ним. Зная, что сейчас его никто не видит, он прижал руку к груди и ощутил частые сильные толчки, однако после нескольких глубоких вздохов сердцебиение успокоилось.