Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Пустыня была соляная. Время от времени они пробирались по пескам между разбросанных там и сям луж с коркой соли, как на берегах озера Урмия. После шести часов такого пути все были обессилены. Добрели до небольшого песчаного холма, который далеко отбрасывал тень от заходящего солнца, и сгрудились в этом колодце относительной прохлады — люди вперемешку с животными. Передохнув час в тени, пошли дальше и шли до самого заката.

— А может, лучше идти по ночам, а днем, по жаре, отсыпаться? — предложил Роб.

— Нет, — тут же возразил ему Лонцано. — Когда-то в молодости я шел по пустыне Дешт-и-Лут с отцом, двумя дядьями и четырьмя двоюродными братьями. Да почиют с миром ушедшие! Дешт-и-Лут — пустыня соляная, как и эта. Мы решили идти по ночам, и вскоре начались неприятности. Летом, по жаре, солевые озерца и болотца, образовавшиеся в дождливый сезон, быстро высыхают, местами оставляя на поверхности корку соли. Мы обнаружили, что корка не выдерживает тяжести людей и животных, а под нею может оказаться крепкий солевой раствор или зыбучие пески. Нет, по ночам идти слишком опасно.

На вопросы о том, что еще он испытал в юности в пустыне Дешт-и-Лут, Лонцано отвечать не пожелал, да Роб и не настаивал, поняв, что лучше всего эту тему не развивать.

Стемнело, они опустились на соленый песок — кто сел, кто лег. В пустыне, где днем они жарились на солнце, ночью стало холодно. Хворост собрать было негде, да они и не отважились бы развести костер, чтобы их не приметили чужие недобрые глаза. Роб так устал, что, несмотря на все неудобства, вскоре уснул глубоким сном и пробудился с первыми лучами зари.

Его поразило, как запасы воды, казавшиеся в Кашане столь внушительными, резко уменьшились в этих сухих и диких краях. Себя он ограничил скупыми глотками за завтраком, оставив большую часть для осла и мула. Им он наливал воду в кожаную шляпу и держал, пока они пили, а потом радовался влажной шляпе, которая холодила голову под палящими лучами солнца.

В тот день они с трудом, упорно продвигались вперед. Когда солнце достигло зенита, Лонцано стал нараспев читать стих из Писания: «Восстань, светись, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою»[123]. Остальные подхватывали друг за другом, и так они шли некоторое время, славя Бога пересохшими глотками. Но вот они умолкли.

— Скачут всадники! — закричал Лейб.

Далеко на юге они увидели тучу пыли, словно оттуда шла целая армия. Роб с испугом подумал, что это те самые жители пустыни, которые складывают ориентиры из костей. Но по мере приближения стало видно, что это только туча песка.

Когда раскаленный ветер пустыни налетел на них, ослы и мулы, повинуясь мудрому инстинкту, уже успели развернуться к нему спиной. Роб, как сумел, скорчился за животными, а над ними ревел ветер. Первые порывы были подобны жару у больного, ветер нес с собой соль и песок, и они жгли кожу, словно раскаленный пепел. Ветер все усиливался, нестерпимо давил, а люди и животные держались, стараясь переждать бурю, которая вжимала их в землю, заносила слоем песка с солью толщиной в два пальца.

* * *

В ту ночь ему снова приснилась Мэри Каллен. Они сидели рядом, и Роб испытывал полный покой. Лицо у нее было счастливое, и он знал, что причина ее счастья в нем, и это наполняло его самого радостью. Мэри начала вышивку и непонятно как и почему вдруг превратилась в маму, а Роб ощутил прилив теплоты и чувство защищенности, которого не знал с тех пор, как ему было девять лет.

Потом он проснулся, откашлялся и попытался отплеваться от песка, только слюны почти не было. Рот и уши забились песком и солью, а когда он встал и сделал несколько шагов, то ощутил, как больно натирает кожу песок, забившийся между ягодицами.

Они встречали уже третье утро в пустыне. Рабейну Давид бен Саули наставлял Лонцано: идти надо два дня на восток, а на третий день — к югу. До сих пор они шли в том направлении, которое Лонцано считал востоком, теперь же повернули, как считал Лонцано, на юг.

Роб никогда не умел отличить восток и юг, север и запад. Он мысленно задавал себе вопрос: а что, если Лонцано ошибся с этим востоком или с югом, что, если указания кашанского рабейну были не совсем точными?

Тот уголок Дешт-и-Кевир, который они собирались пересечь, напоминал залив в бескрайнем океане. Сама же пустыня была огромной, им ее всю не пройти.

И что же, если они не переправляются через заливчик, а направляются прямо в глубь пустыни, в самое сердце Дешт-и-Кевир?

В таком случае надеяться им не на что.

Робу пришло в голову: а может, это еврейский Бог требует его в жертву — в наказание за устроенный им маскарад? Но ведь Арье, хотя и не вызывал симпатии, не был таким уж злым, а Лонцано и Лейб — вполне достойные люди. Казалось странным, что Бог хочет уничтожить их всех ради того, чтобы наказать одного грешника-гоя.

Не один Роб поддавался приступам отчаяния. Лонцано, видя общее угрюмое настроение, попытался снова подбодрить их пением гимнов. Но кроме голоса самого Лонцано ничей больше не подхватил святые слова, и Лонцано в конце концов умолк.

Роб аккуратно налил воду в шляпу и напоил обоих своих животных. В кожаном мехе оставалась совсем мало воды — наверное, на шесть глотков хватит. Роб рассудил: если они выходят из Дешт-и-Кевир, то запас воды уже не играет роли, а если движутся в глубь пустыни, то эта капля его не спасет.

Поэтому он решился допить воду. Заставил себя пить не торопясь, маленькими глотками, но все равно вода закончилась очень быстро.

Как только в мехе ничего не осталось, он стал страдать от жажды сильнее прежнего. Казалось, что выпитая вода жжет его изнутри, а к этому добавилась ужасная головная боль.

Он усилием воли заставлял себя двигаться дальше, но ноги начинали заплетаться. «Я не в силах идти», — с ужасом понял Роб.

Лонцано начал громко хлопать в ладоши.

— Ай, ди-ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди! — напевал он, пританцовывая, потряхивая головой, кружась, взмахивая руками, поднимая колени в такт пению.

— Замолчи, дурак! — закричал Лейб. В его глазах блеснули сердитые слезы. Но через мгновение он скривился и запел вместе с Лонцано, хлопая в ладоши, скачками двигаясь вслед за предводителем. К ним присоединился Роб. И даже всегда мрачный Арье.

— Ай, ди-ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди!

Они пели пересохшими губами и приплясывали на занемевших ногах. Наконец все утихли и перестали дико скакать, но теперь они могли идти дальше, подтягивая к одной занемевшей ноге другую, не допуская и мысли о том, что и впрямь заблудились.

Вскоре после полудня они услыхали гром. Он долго перекатывался где-то вдали, потом на них упали несколько капель дождя, а затем они увидели газель и пару диких ослов.

Их собственные животные вдруг зашагали бойчее. Ослы и мулы быстрее передвигали ноги, а потом по собственной воле перешли на рысь, уже почуяв запах того, чего еще не видели глаза. Люди вскочили в седла и верхом миновали последнюю границу песков, по которым так тяжко брели три дня.