Боги просят пощады - Татьяна Рябинина

- Почему?

- Не знаю. Но не верю.

- Ладно, давай начистоту, - Костя посерьезнел. - Я знаю, ты сам в этом деле увяз по уши.

- В каком смысле? - не понял Дима. - Меня до сих подозревают?

- Ой, не знаю. То дело не мое. А вот твой киллер - мой киллер. И я уверен, что заказал тебя Свирин. Да и ты уверен. И заказал он тебя не просто так, по доброте душевной, а для того, чтобы ты не раскопал то дело.

- Ну ты даешь! - фыркнул Дима. - Да он мог заказать меня для того, чтобы я не прикончил его за компанию с остальным. Превентивный, так сказать, удар. Он же уверен, что убийца - я.

- А чего это ты за него решаешь? - разозлился Костя и даже остановил свое броуновское движение по кабинету. - Откуда ты знаешь, в чем он на самом деле уверен? Я уже говорил с Бобром, что дела надо объединять. Дим, я знаю, с Ванькой вы не договорились. Но, может, мне ты поможешь?

- Как? - насторожился Дима, прекрасно понимая, куда тот клонит.

- Ты ведь тоже расследуешь те убийства.

- Нет.

- Нет? - удивленно переспросил Костя.

- Нет. Сначала я копался в этом, потому что просила вдова Сергея, потом меня самого начали подозревать. А теперь мне все это на фиг не нужно. Все, что я смог узнать, вам и так известно. Слишком уж много дряни всплыло. И мне все равно, кто убил Балаева и Калинкина - Олег или Гончарова. Более того, если она прикончит Свирина, я нисколько не огорчусь, - тут Дима прикусил язык, сообразив, что говорит лишнее.

- Ладно, - огорченно вздохнул Костя. - Скажи хотя бы, кто, по-твоему, убийца?

Хотя от его ответа ничего не зависело, Дима заколебался. У него-то сомнений не было, но он суеверно не хотел называть Гончарову, словно это могло помешать ей осуществить задуманное. Ему хотелось, чтобы все оставалось как есть. Пусть следствие растерянно топчется на месте, не зная, на какой из версий остановиться, а Гончарова пусть делает свое дело.

Выйдя из управления, Дима позвонил на работу, предупредил, что не появится, и поехал на Гражданку, чтобы вспомнить молодость и страшные слова «поквартирный обход». Прошли те времена, когда бабушки у подъезда с радостью выложили бы любому обладателю красных корочек (даже если это всего лишь пропуск в спортклуб) все обо всех жильцах оптом. Нынче бабушки зарабатывают, по возможности, на жизнь, а не точат лясы во дворе. А если и точат, то знают далеко не всех.

Прикрывшись липовым удостоверением члена загадочной «комиссии по капитальному строительству» («Фортинбрас при Умслопогасе»!), Дима звонил в одну из нескольких расположенных на площадке квартир и строгим голосом выспрашивал, не сдают ли соседи жилплощадь. Поскольку он был не из милиции и не из налоговой, соседей закладывали дружно и с готовностью. Дима ненавязчиво, будто бы кстати, интересовался личностью съемщиков, а потом заходил туда, где жили одинокие женщины в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти.

Вычеркивая из списка очередной дом, Дима пытался утешить себя тем, что необойденных остается все меньше, но почему-то при этом вспоминались слова бывшей жены. Аня утверждала: когда печешь блины, кажется, что с каждым выпеченным теста в кастрюле становится все больше. Прикинув, сколько еще осталось домов, Дима подсчитал, что пробегает до морковкина заговенья.

Пожалуйста, взмолился он мысленно, не прячься, не убегай. Мне нужно встретиться с тобой, поговорить. Я хочу помочь тебе.

Еще совсем недавно он не испытывал к ней абсолютно никаких чувств: ни симпатии, ни антипатии. Но вдруг, в какой-то момент Гончарова стала ему странно близка. Как земляк, встреченный на краю света. Пусть у нее свои причины ненавидеть Олега, никак не связанные с его, Димиными, причинами. Пусть даже она использовала для своей собственной мести историю, которая ее совершенно не касалась. Дима спрашивал себя: а стал бы он сам мстить Олегу, узнай, что тот убил Свету. Тогда, двадцать два года назад, сгоряча - может быть и да. Но сейчас… вряд ли. Он помнил все, он не мог забыть ее, и Гончарова, словно медиум, связывала его со Светланой. Он понимал, что именно ей, совершенно незнакомому человеку, смог бы рассказать все.

Но для этого он должен ее найти. И как можно скорее. Пока ее не нашла милиция. Пока Свирин на свободе, а не в тюрьме и не в психбольнице.

Погасив сигарету, Дима вышел из машины и отправился к следующему по порядку дому.

Вопреки расхожему представлению, согласно которому между более-менее крупным бизнесменом и бандитом стоит знак равенства, Глеб Чередеев был настолько далек от какого-либо криминала, насколько это вообще возможно. Отец, отойдя от дел, оставил ему хорошо отлаженный механизм, который, пусть и поскрипывая, но все же с честью выбирался из всевозможных кризисов и катаклизмов. Оказалось, что если не зарываться, старательно думать головой и не ссориться с… ни с кем не ссориться, можно зарабатывать неплохие деньги. Почти легально. Налоги Глеб платил исправно, а с «крышей» все дела вел шеф службы безопасности - прошедший Афганистан и «Альфу» отставной прапорщик ФСБ Павел. В отличие от кабинетных офицеров Павел был практиком и дело свое знал крепко.

Глеб рос типичным избалованным сынком значительного папы. В московском жаргоне для таких, как он, было специальное словечко: «мажоры». Его отец был одним из замов председателя горисполкома, и в школу Глеба возили на черной казенной «волге». Разумеется, в английскую. С пяти лет его отдали в теннисную секцию. Способности были отличные, тренеры тоже, и перспективы казались вполне радужными. К пятнадцати годам Глеб несколько раз завоевывал призовые места на международных юношеских турнирах и вдруг получил серьезную травму. Почти год ему пришлось ходить сначала на костылях, потом с палочкой. Кого-то другого это, скорее всего, сломало бы, но Глебу, как ни странно, испытание пошло на пользу. Капризный подросток, привыкший получать все самое лучшее и большой ложкой, серьезно задумался о жизни и своем месте в ней. К тому же спорт приучил его добиваться своего, развил волю и самодисциплину. Поняв, что играть в теннис он сможет разве что по-любительски, Глеб с головой ушел в учебу. Ему не хотелось больше пользоваться папиными заслугами и привилегиями.

Закончив в школу всего с двумя четверками, Глеб без труда поступил на полузакрытый восточный факультет университета, где три года изучал арабистику. Пока не понял, что восток - дело слишком уж тонкое и все это просто не его.

Потом была армия. Внутренние войска. Колония строгого режима на Иртыше. Вот где он насмотрелся и на зэков, и на зону как таковую. И хотя пословицу про суму и тюрьму помнил, все же дал себе клятву: сделать все возможное, чтобы никогда по ту сторону колючки не оказаться.

Мобилизовался Глеб в канун нового, 93-го, года и оказался совсем в другой стране. Уходил служить еще в Советском Союзе, а вернулся в Россию, живущую по талонам и карточкам. Там, в тайге, они были словно на другой планете. Новости хоть и доходили, но казались какими-то далекими и будто невзаправдашними.

Он не знал, чем заняться. Устроился в видеосалон, потом охранником в казино. Но вся эта работа была так или иначе связана с криминалом, которого Глеб боялся, как огня. Тогда он еще наивно полагал, что с этой стороной жизни возможно не пересекаться вообще, и шарахался, едва почуяв паленое. Отец настаивал на поступлении в институт. Сам он ушел с государственной службы и, будучи по образованию архитектором, открыл строительную фирму. Подумав, Глеб поступил на строительный факультет инженерно-экономической академии.