Четыре сестры - Малика Ферджух

Женевьева налила себе чашку холодного молока и поднесла ее к губам. Она согнулась пополам, что позволило ей увидеть изнутри ноздри старшей сестры.

– Ты решила слиться с природой?

– Я шишка.

– Шишка?

– Тип с шишкой, который стоит на голове в надежде ее сгладить.

– У тебя на голове шишка?

– Нет. Но в мозгах точно что-то выросло.

– Позаимствуй шляпку у мадам Буэн.

– Уж лучше шишка.

Женевьева вылила спитой чай под молодую оливу.

– Удобрение, – объяснила она. – Почему ты думаешь, что у тебя что-то в мозгах?

– Скажем так, у меня проблема.

– У меня тоже: кончилось фисташковое мороженое.

– Моя проблема меньше… Я умру.

– От скуки?

– От отсутствия личной жизни.

– У тебя было два любимых.

Шарли пожала плечами. Стоя вниз головой, она их опустила.

– Их больше нет.

Она перевернулась и села на уже нагревающийся бетон. Женевьева намазала маслом кусок хлеба и вдруг поняла, что ей совсем не хочется есть (хотя вчера она не ужинала). Она протянула бутерброд Шарли, и та тотчас надкусила его.

– От голода ты не умрешь, – заметила Женевьева.

– У меня работает безотказный сигнал тревоги, когда мне надо поесть.

– Какой?

– Я умираю от голода.

Шарли подхватила проходившего мимо Роберто. Он поерзал немного для проформы, но присмирел. Шарли звонко чмокнула его в нижнюю губу. Кот отвернулся.

– Видишь! Даже единственный мужчина в этом доме меня не признаёт!

Женевьева вспомнила Виго, вчерашний вечер. Его поцелуй. Его губы. Ее губы расплющились о золотой ободок чашки.

– У тебя нет новостей от Танкреда?

Шарли мотнула головой: нет.

– А от Базиля?

Шарли выпустила кота и тем же движением дала понять, что нет. Сама того не сознавая, она рассматривала молодую оливу.

– Ты плохо за ней ухаживаешь, – тихо сказала Женевьева.

– Точно. Моя личная жизнь – пустыня.

– Я говорю об оливе и винограде. Это подарки Базиля.

– Они растут.

– Ты тоже растешь… разрослась за пределы, если хочешь знать мое мнение.

Женевьева сделала еще один бутерброд и протянула его Шарли.

– Тебе тоже нужно, чтобы за тобой ухаживали.

Шарли пошевелила пальцами на ногах.

– Ты сделала педикюр? – удивилась Женевьева.

– Взяла лак у Беттины. В ее ящиках можно найти все, чтобы стать Мисс любой дыры.

– Ты хочешь стать Мисс дыры?

Лесные пожары ширятся, девять тысяч гектаров маки[72] сгорело за два дня в горах Аллиоль, один кемпинг пришлось эвакуировать…

– Чем хорошо радио: сразу понимаешь, что по сравнению с несчастьями этого мира наши горести – просто пустяки.

Женевьева посмотрела на часы и встала.

– Мне пора.

– Куда так рано?

– …

– И ты ничего не ела!

– Съешь мою долю.

Женевьева посмотрелась в стеклянную дверь, прикусила щеки, чтобы они выглядели впалыми, взяла сумку с купальником и ушла по прибрежной тропе.

Три старика, разумеется, сидели на повороте. Они поздоровались с ней.

– Что-то мы сегодня рано! – сказал один.

Она улыбнулась и пошла напрямик к деревне. Сделала крюк, чтобы обойти булочную месье Мепуледа, зашла в гастроном и купила литровую коробку фисташкового мороженого. Потом побежала на пляж, вошла в киоск через заднюю дверь и в полутьме убрала мороженое в холодильник. После этого она разделась, надела купальник и вышла на пляж с полотенцем на плече. Солнце слепило. Море было далеко.

Она проплыла немного, повернулась и посмотрела на пляж. К тото вдалеке шел в ее сторону… парень. Она повернулась на девяносто градусов и заставила себя сделать тридцать гребков… Но остановилась на двадцати семи и снова повернулась к парню, который шел к ней. Сердце отчаянно колотилось.

Это был не Виго. Женевьева нырнула и минуту оставалась под водой.

Запыхавшись, она вынырнула. Парень, которого она приняла за Виго, уже прошел мимо. Она рассмотрела его со спины. Совсем не похож. Этот был худой, с бесконечно длинной шеей, весь вытянутый вверх. Не то что Виго, тот широкий, крепко сбитый и ходит так, будто впечатывает свои шаги в землю.

Она вышла из воды, подняла с песка полотенце. Полотенце было Беттинино, с розовым фламинго на фоне бамбука. Она ополоснулась под пляжным душем и растерлась клювом фламинго и стеблями бамбука, крепко-крепко, даже лицо. Потом вернулась в киоск и оделась.

Открылась она точно вовремя.

Фисташковый мальчик покинул мини-гольф у шестнадцатой лунки и помчался к киоску.

– Фисташковое? – спросила Женевьева, наклоняясь к коробке, которую купила для него.

Он покачал головой.

– Нет. Сегодня лимонное.

Она молча посмотрела на него. Подала ему рожок лимонного с широкой улыбкой и смотрела, как он вприпрыжку убегает к шестнадцатой лунке.

Сердце ее наполнилось грустью.

* * *

Последний раз Гортензия была в Париже четыре года назад, с родителями. Это почти забылось. Она крепко держала за руку Энид, и обе семенили следом за тетей Юпитер, которая несла их сумку. Шарли решила, что одной сумки на двоих им хватит. Как должно было хватить и банкноты в пятьдесят евро, которую она вручила сестрам на перроне.

Через полчаса духоты и тряски в метро они вышли наружу, запыхавшиеся и помятые. Когда свернули на улицу Пилле-Виль, долгий рев расколол небо и над крышами взмыли испуганные голуби.

– Что это? – спросила Энид тоненьким встревоженным голоском.

Тетя Юпитер улыбнулась. Она была высокая, худая и с удивительно круглыми щеками, делавшими ее похожей на шоколадное яблочко.

– Сирена. Она завывает каждую первую среду месяца в полдень. Значит, сейчас двенадцать часов. В пять минут первого она замолчит. Вы никогда ее не слышали?

Гортензия такого не помнила.

– Загадайте желание! – весело воскликнула тетя. – Париж делает все возможное, чтобы принять вас с почестями!

Улица Пилле-Виль была маленькая и кривая.

– Как большая макаронина, – заметила тетя Юпитер. – Из одного конца не видно другого.

Дома поражали грандиозными фасадами. Если присмотреться, тут находились только офисы, страховые компании. Дом тети не составлял исключения: фасад с колоннами, кариатиды… И пять этажей, занятые Ants & Beehive, Prospective & Advenir Limited и «Швейцарской прорицательницей».

Лифт шел только до пятого, дальше пришлось идти по узенькой лестнице, уже без блестящих лаком ступенек и ковра. Лестница скрывалась за дверью и поднималась изгибами до последнего этажа. Подняться по ней можно было только гуськом, животом толкая перед собой сумку.

– Похоже, – сказала Энид, – на нашу старую башенку. В Виль-Эрве.

– Только не так сыро, – вежливо вставила Гортензия. (А про себя совсем не вежливо подумала: зато глуповато и уныло.) – И без чаек, – добавила она.

Зато были голуби, их глук-рилу глук-рилу по всему водосточному желобу.

Тетя Юпитер пошла вперед по коридору, вымощенному красной плиткой. По нему тоже можно было продвигаться только гуськом. На полпути