Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

– Добро пожаловать домой, мой свет. Скоро мы отметим твоё возвращение и устроим пир в честь твоих новообретённых друзей. Пока же продолжи путь, покажись людям.

Лицо Хельмо словно осветилось. Он особенно крепко стиснул Хинсдро пальцы, прежде чем отступить, вернулся к лошади и взлетел на неё, напрочь забыв о ранах. Ещё более гордо, уверенно, радостно он выпрямился и помахал толпе. «Слава царю Хельмо». Ха.

Народ уже вставал. Расправил плечи и рыжий язычник. Но ещё когда он стоял коленопреклонённый, Хинсдро видел: тёмные глаза неотрывны от него и Хельмо и не выражают того, что должны выражать. Никакого почтения. Другое. И это другое – звериная настороженность – не исчезло, когда царь и племянник рассыпались в нежностях.

– Вы главнокомандующий Свергенхайма? – спросил его Хинсдро. – Как ваше имя?

– Да. Янгред, – отозвался незнакомец и склонил голову – очень сухо, это напоминало скорее деловитый кивок. Уязвлённый Хинсдро всё-таки пообещал:

– Я отблагодарю и вас тоже. Любыми дарами.

Надменное лицо с тяжёлыми веками и полными губами хранило невозмутимость.

– Вы знаете, за каким даром я пришёл. Более ни в чём мы не нуждаемся, разве что во временной крыше над головой и в скромной пище.

Вежливо улыбаясь, Хинсдро прищурился. Внутри он просто кипел. Королевский бастард? Принц? Да пусть так, но он не вправе держать себя подобным образом, въезжать в чужой город с видом едва ли не… хозяина? Хинсдро невинно, даже не зная, чем пытается уколоть, каким домыслом, уточнил:

– Неужели? И вам или вашим людям не приглянулось в пути ничего больше?

Они пару мгновений смотрели друг на друга. Хинсдро показалось, он всё же задел этого человека, во всяком случае, намекнул на нечто нечестное. Но язычник не позволил увериться в правоте: расплылся в непринуждённой ухмылочке, даже хохотнул, разом превратившись из особы королевской крови в простака-солдафона.

– По чести сказать, так мне приглянулись все ваши земли! Но я умею вовремя останавливаться. – Он всё посмеивался, а глаза оставались холодными. – Чего бы это ни касалось.

Располагающая улыбка и отличная выдержка. Хинсдро ничего не оставалось, кроме как уступить и поощрительно кивнуть:

– Славное качество. Благодарю ещё раз. Вы получите всё заслуженное. Скоро.

Очень скоро.

Дикарь опять кивнул. Хельмо окликнул его, и он пошёл прочь, более не утруждаясь даже кивнуть. Хинсдро осклабился и потрепал подскочившего Тсино по волосам.

– Какие у нас важные гости… правда?

– Да, папа! – не понял желчи сын и заговорил о другом: – Инрога Хельмо жалко… убили его, представляешь? Зато новый конь… а как думаешь, он сахар ест?

Снова протрубил рог. Командующий язычников кинул острый взгляд через плечо и тронул лошадь одновременно с Хельмо. Хинсдро проводил их глазами.

– Представляю. Да. Новый…

Огненный ублюдок. Гордый, губа не дура, а какие замашки… совсем как тот, кого он так напоминает. Страстолюбец. Всё с размахом.

От ушей этого человека, конечно же, не ускользнула ни одна сказанная во время церемониального приветствия фраза. Так и должно было быть. Но… не увидели ли что-нибудь лишнее его ледяные глаза?

Мысли Хинсдро, пока удалялось войско, становились лишь тяжелее. Именно сегодня, в светлый день возвращения героя, их окончательно заполонила какая-то мутная, липкая, тёмная дрянь. Первые её сгустки подкрадывались и ранее: когда победил Хельмо, когда славили Хельмо, когда ваяли его статую и служили в храмах службы за его – не государя – здравие. Но тогда Хинсдро старался бороться. Заслуженно, твердил он себе. Всё заслуженно.

Теперь же стало горько. Дурно. Как никогда он понимал: его шаткий мир стал ещё шатче. А ведь, казалось, сгинула та, кто хотел лишить его трона. Последняя тень прежней династии. Но кто пришёл на её место? Не тот ли, кто долго ластился, а ныне возгордился? Не Самозванец ли? Было у них общее: светлые глаза, и стать, и удаль. И кое-что страшнее: оба привели иноземцев. Первая – с войной. Второй – с миром. «Козёл в огороде», глупое безобидное животное… Да? Иноземцы Лусиль ушли ни с чем, эти же смогли отнять… нет, не отнять, а получить в дар!.. большой, почти безлюдный, но плодородный кусок земли. Так от кого в конечном итоге сильнее пострадает страна? И не будет ли жадным Трём Королям мало подачки? У них тысячи подданных, голодных и гордых, готовых побороться за лучшую участь. А какая у Трёх Королей карающая длань… рыжая… наглая… и ведь едва ли принц Янгред такой один.

Смурная тревога шептала: «Хельмо не тот, что прежде». Шептала: «Ему вскружила голову слава». Шептала: «Он слишком близок с новыми соратниками, и если он о чём-то их попросит и что-то новое пообещает, они вылезут из кожи вон…» И тревога эта, почти осязаемая, спрашивала Хинсдро: «А нет ли тут какой измены, царь?»

Он ещё не ведал ответа, но знал: если измена есть, хоть малейшая её тень, дикари не получат свой подарок. А значит…

Значит, измену он отыщет. Но почему же от этого тоже – погано? Ах да…

* * *

Сестрица была пьяна, едва передвигала ноги. Она всегда пила и бузила на пирах не меньше, а то и больше мужчин-воевод. Её голос зычнее и мелодичнее всех пел песни во славу царя, а когда её совсем заносило и она лихим прыжком взлетала на стол, чтобы там сплясать, остроносые сапоги её – красные, большинство воевод предпочитали этот цвет, – превращались в два язычка пламени. Элия невероятно танцевала. Это она любила не меньше, чем убивать.

Что в бою, что на пирах она всегда была великолепна, на неё глазели восхищённо. От женихов, как расцвела, отбою не было, а иногда с ней танцевал сам царь, в которого она ещё до замужества была, как и многие, слегка влюблена.

…А теперь сестрицу рвало прямо на сапоги Хинсдро.

– Дурная голова, – прошипел он. Куда хуже испорченных сапог была боль в ноге: сестрица ведь на нём висела. – Ты же только родила, куда тебе плясать?..

Он вывел её во внутренний дворцовый сад проветриться, прежде чем кто-либо, даже Ксильро, что-либо заметил бы. Конечно, ему не хотелось, чтобы она опозорила его, этим он старался всё объяснить. Родная ведь кровь, одно семейство…

Элия повалилась в траву, лицом прямо в густые заросли лекарственной ромашки. Хинсдро не стал её поднимать, а только присел рядом и положил руку на горячую спину. Он делал так в детстве, когда она из-за чего-нибудь плакала. Так она сразу успокаивалась.

– Хи-и-инсдрик, – протянула она. Вечно вот так поганила его имя, лепила туда ласковый, а на самом деле презрительный суффикс.

– Ну что тебе?..

– Я тебя люблю, – сказала Элия, не поднимая головы из куста. – Нет, правда. Люблю, ты меня не бросил…

Он отвернулся и посмотрел в темноту, на другие какие-то заросли. Кажется, там синели колокольчики или фиалки, целая поляна.