Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн

— Одиннадцать лет назад, — начал свой рассказ Лайонел, — мы с друзьями сидели в одном баре в центре города. Устроили холостяцкую попойку, все здорово набрались. Одному из нас очень захотелось подраться. В качестве противника он выбрал меня. Я его стукнул. Один раз, но он ударился об пол и раскроил себе череп. Штука в том, что я бил не кулаком. В руках у меня был кий.

— Нападение со смертоносным оружием, — вставила Энджи.

Лайонел кивнул:

— На самом деле даже хуже. Этот парень до меня докапывался, и я будто бы сказал — уж не помню, говорил я это или нет, но, наверное, мог сказать: «Отвали, убью».

— Покушение на убийство, — сказал я.

Он снова кивнул.

— Был суд. Друзья этого парня говорили одно, мои — другое, их слово против нашего. Я знал, что меня посадят, потому что этот тип — он учился в колледже — утверждал, что после мозговой травмы не сможет продолжать учебу, не сможет сосредоточиваться. Он нашел врачей, которые подтвердили повреждение мозга. По тому, как смотрел на меня судья, я видел, что мое дело — дрянь. Но в тот вечер в баре был еще парень не из нашей компании, который засвидетельствовал, что это пострадавший говорил, что убьет меня и что это он начал драку и так далее. Меня оправдали, потому что этот парень оказался полицейским.

— Бруссард.

Лайонел горько усмехнулся и отхлебнул скотча.

— Да. Бруссард. И знаете что? Он тогда лгал перед судом. Я, конечно, не мог помнить всего, что говорил мне тогда парень, которого я ударил, но я точно помню, что сам ударил его первым. Не знаю почему, но это правда. Достал он меня, гадости говорил в лицо, ну, я и… — Лайонел пожал плечами. — Я тогда совсем другой был.

— Значит, Бруссард солгал, вас оправдали, и вы чувствовали, что обязаны ему.

Лайонел поднял было стакан, но передумал и поставил обратно на подставку.

— Наверное. Бруссард никогда эту тему не затрагивал, и с годами мы с ним подружились. Сошлись, он звонил мне время от времени. Только задним числом я понял, что он внимательно за мной следит. Он такой. Не поймите меня неправильно, он хороший мужик, но всегда наблюдает за людьми, изучает их, прикидывает, не смогут ли они ему когда-нибудь пригодиться.

— Обычный полицейский, — сказал Раерсон и отпил минеральной воды.

— И вы такой?

Раерсон подумал и сказал:

— Наверное, да.

Лайонел еще отпил скотча и утер себе губы салфеткой для коктейля.

— В прошлом июле моя сестра и Дотти повезли Аманду на пляж. День был жаркий, безоблачный, Дотти и Хелен познакомились с какими-то мужиками, у которых, не знаю, была целая сумка марихуаны или чего-то такого. — Он посмотрел в сторону, сделал большой глоток скотча, и в лице и голосе, когда заговорил снова, появилась тоска. — Аманда заснула, а они… оставили ее на пляже, одну, без присмотра на несколько часов. Она обгорела, мистер Кензи, мисс Дженнаро. Всю спину себе сожгла и ноги, только что не обуглилась. Одна сторона лица так вздулась, будто осы искусали. Эта моя сестрица — б…, наркоманка, пьянь, кошелка для подмывания, полная дерьма, — позволила своей дочери изжариться. Привезли ребенка домой, и Хелен звонит мне. Я цитирую: «Аманда — такая дрянь». Видите ли, плачет не переставая. Не дает Хелен покоя. Я поехал к ним. Моя племянница, четырехлетняя девочка, вся горит. Ей больно. Она кричит от боли. И, знаете, что моя сестрица сделала? — Он замолчал, схватил стакан со скотчем, наклонил голову и несколько раз часто неглубоко вдохнул. Потом поднял голову. — Она пиво к ожогам приложила. Пиво. Чтобы охладить. Не алоэ, не лидокаин. О том, чтобы обратиться к врачу, даже не подумала. Отправила Аманду спать и включила телевизор погромче, чтобы ее не слышать. — Он поднес огромный кулак к уху, как будто собираясь стукнуть им по столу и расколоть его надвое. — В тот вечер я мог убить свою сестру. Но не убил. Повез Аманду в пункт оказания скорой помощи. Я выгородил Хелен. Сказал, что она вымоталась, и обе они, Хелен и Аманда, заснули на пляже. Долго уговаривал врача и наконец убедил не звонить в «Детское благополучие» и зарегистрировать этот случай как небрежность. Не знаю уж почему, но мне казалось, узнай они правду, забрали бы Аманду насовсем. Я просто… — Он сглотнул. — Я выгородил Хелен. Как выгораживал ее всю жизнь. В тот вечер я привез Аманду к нам, и она спала вместе со мной и Беатрис. Врач дал ей что-то, чтобы она смогла заснуть, но я не спал. Аманда была… Знаете — мне больше не с чем сравнить — как держать руку над мясом, только что вынутым из духовки. Я смотрел на нее, спящую, и думал: «Так дальше продолжаться не может. Надо положить этому конец».

— Но, Лайонел, — сказала Энджи, — если бы вы сообщили о Хелен в «Детское благополучие» достаточное число раз, я уверена, суд позволил бы вам с Беатрис удочерить Аманду.

Лайонел усмехнулся, а Раерсон, глядя на Энджи, медленно покачал головой.

— Что? — сказала она.

Раерсон откусил щипчиками кончик сигары.

— Мисс Дженнаро, лишить мать родительских прав можно только в таких штатах, как Юта и Алабама, при условии, что мать — лесбиянка. — Он закурил сигару и покачал головой. — От себя добавлю: это невозможно.

— Как же так? — возразила Энджи. — А если мать постоянно пренебрегает исполнением родительских обязанностей?

Раерсон снова грустно покачал головой:

— В этом году в Вашингтоне (округ Коламбия) одной женщине вернули все родительские права на ребенка, которого она, можно сказать, почти и не видела. Он с рождения жил у приемных родителей. Биологическая мать, осужденная уголовница, родила его, будучи на пробации[58]в связи с убийством другого своего ребенка, дожившего до зрелого возраста в шесть недель. Эта полуторамесячная девочка плакала от голода, и мамаша решила, что, пожалуй, хватит. Удушила ее, выкинула в мусорный бак и поехала на шашлыки. У этой же женщины есть еще двое детей, одного воспитывают родители отца, другого усыновила чужая семья. Все четверо детей от разных отцов. Мать, отбывшая всего год-другой срока за убийство дочери, теперь — не сомневаюсь, ответственно — воспитывает ребенка, забранного у любящих приемных родителей. Они обращались в суд, ходатайствуя о предоставлении им прав опекунов. Это, — закончил Раерсон, — невыдуманная история. Посмотрите в газетах.

— Чушь собачья, — сказала Энджи.

— Нет, это — правда, — сказал Раерсон.

— Как это может быть?.. — Руки Энджи, лежавшие на столе, соскользнули с него и повисли вдоль туловища, а взгляд устремился в пространство.

— Это — Америка, — сказал Раерсон, — где всякая взрослая женщина имеет полное и неотъемлемое право съесть своих отпрысков.

У Энджи был такой вид, будто ей дали под дых, а когда она согнулась вдвое, еще и надавали пощечин.