Грибоедов - Екатерина Цимбаева

В Лакотцах Александр отдохнул душой. Он наслаждался теплом без давящей духоты, с освежающим легким ветерком, запахом воды и сада. Здесь можно было лежать в траве или на сене, не опасаясь смертоносных насекомых; можно было срывать листья или цветы, не опасаясь уколоться колючками. Братья Бегичевы ездили верхом или удили рыбу, дамы проводили время в саду. Грибоедов вставал с солнцем, по привычке, вывезенной с Востока, завтракал еще в одиночестве и уходил в конец сада в деревянный домик-беседку, который захватил для себя одного и где не позволял себя беспокоить. Друзей он видел только за обедом, легким по летнему времени. После обеда все в доме по обыкновению спали, но Александр редко предавался этому занятию, успевшему ему приесться в Персии. Он снова отправлялся в сад и возвращался уже к вечернему чаю. Чайный стол устанавливали в хорошую погоду на лужайке в цветнике, и веселая компания засиживалась за ним допоздна. Летний вечер — лучшее время в деревне. Предзакатное солнце золотило зелень деревьев, на землю опускалась умиротворяющая тишина; где-то вдали призывно мычала корова, просясь домой, или лаяла собака; летали запоздавшие шмели; потом медленно, словно нехотя, алый закат гас, вокруг пламени свечи мелькали мотыльки; потом появлялись — увы! — комары и приходилось с сожалением уходить в дом. Грибоедов садился за рояль и играл до глубокой ночи. И Бегичевы, и Грибоедов каждый день с нетерпением ожидали наступления вечера. Днем Александр работал, за чаем он прочитывал написанные сцены, выслушивал похвалы или замечания, но не отвечал на них до следующего дня, пока не обдумывал и не исправлял, что находил нужным; потом разговор переходил на прототипы, на московских знакомых и далее перескакивал с одного на другое, на Петербург, Персию. Беседа всегда была увлекательной, Грибоедов шутил, снимая напряжение умственной работы.

Так летними месяцами 1823 года рождалось «Горе от ума». В эти же дни, где-то далеко на юге, в Кишиневе и Одессе, среди светской суеты и служебных ссор, Пушкин писал первую главу «Евгения Онегина».

* * *

Грибоедов не стал заранее определять список действующих лиц, полагая, что они сами появятся по мере надобности. Впрочем, было ясно, что в доме должны жить молодая девица — центр притяжения для молодых людей, ее отец (потому что в доме без мужчины нельзя было бы дать бал или праздник), ее служанка (чтобы ей было с кем поговорить, с подругой она была бы не так откровенна). Правда, в обычном особняке очень редко жили только хозяева, без родственников, гостей, без матери или пожилой дамы, состоящей при юной барышне. Со стороны отца было легкомысленно, неестественно и даже скандально оставлять дочь без женского пригляда. Но такая дама отчасти сдерживала бы и самого хозяина — ей могли бы пожаловаться на него служанки. К тому же ей нечего делать в пьесе. Пусть ее отсутствие косвенно характеризует отца. Грибоедов желал острого начала, которое без всяких пояснений, столь утомительных в завязке большинства пьес, ввело бы зрителей в суть происходящего и в характеры персонажей. Поэтому он счел возможным поселить в доме молодого секретаря отца (не личного, разумеется — личные секретари бывали лишь у знатнейших лиц, занимавших важнейшие посты в государстве, но просто служившего при нем в департаменте и жившего у него в доме, поскольку своего жилья не имел, а снимать квартирку в Москве не было принято).

Первая сцена не вызвала у Бегичевых никаких порицаний, и Грибоедов был доволен, она ему самому нравилась, он оставил ее без изменений с самой ранней редакции и не сжег, когда Степан разругал весь первый акт. Под ремаркой, описывающей гостиную с часами, он написал «Утро, чуть день брежжится», чтобы показать и начало долгого драматургического дня, и собственно время: зимой в Москве солнце встает между половиной восьмого и началом девятого, смотря по месяцу года — столько и должны показывать большие часы. Почему зимой? Чуть дальше персонажи ясно скажут, что на дворе зима.

Служанка Лизанька (Бегичев был против такой формы имени, и Грибоедов всюду его сократил до «Лизы», кроме первой сцены) нехотя просыпалась, и ее отрывочные реплики с невероятной легкостью передавали все то, что обыкновенно драматурги растягивали на долгий и скучный диалог двух встретившихся слуг или иных героев, из которых один только что прибыл, ничего не знал, требовал разъяснений и получал их — а с ним и зрители. Этот избитый прием надоел всем до дрожи, и Грибоедов считал, что великолепно избежал его. Его слушатели не поняли только одного и полагали, что и все прочие впоследствии не поймут, почему Лиза на вопрос Софьи «Который час?» отвечает «Седьмой, осьмой, девятый». Что автор имел в виду: Лиза врет на ходу, чтобы поторопить барышню, или отвечает наобум, а потом справляется с часами? Но Грибоедов не сомневался, что все ясно: час, разумеется, именно девятый, раз уже светает; наобум Лиза назвала бы именно его (она же видит рассвет); сперва она пытается ответить, со своей точки зрения, исчерпывающе: «Всё в доме поднялось» (что еще нужно знать барышне?), но повторно спрошенная о часе, бросается к часам и высчитывает расположение стрелок: маленькая стрелка в самом низу — седьмой, это точка отсчета, а далее по пальцам «восьмой, девятый». Так считают дети, так считают полуграмотные слуги. В этом-то суть реплики. Лиза — не разбитная горничная из «Модной лавки» Крылова, столь ярко там изображенная, что Шаховской перенес ее в свою комедию «Пустодомы» с указанием источника. В столицах часто встречались крепостные девушки, родившиеся и выросшие в городе, с деревней никак не связанные, мечтавшие выбиться в люди: они учились отлично шить, отпрашивались на работу в модную лавку, что хозяевам было выгодно, поскольку они получали высокий оброк с их доходов; правдами и неправдами добивались вольной; а там, как говаривала крыловская Маша, «покупали себе мужа-француза», пусть самого ничтожного и нищего, лишь бы иметь право открыть свою лавку с гордым именем на вывеске «мадам N» — и уже свою дочь они отдавали в пансион или институт и выдавали за разорившегося дворянина. Бывшая крепостная роднилась с благородным сословием! Лиза не похожа на них, она и не думает о подобном будущем, не желает, как ясно из второй сцены, войти в фавор у барина. Ей вполне достаточно буфетчика Петруши. В глубине души и в манерах она — простая девушка, хотя одета наверняка в барышнины платья со споротыми лентами (так было принято, и платья почти непотертые, потому что барышня едва ли надевала их больше трех-четырех раз), но честолюбия Лиза лишена, грамоте особенно не училась, вот и считает по пальцам — зачем ей знания?

Грибоедов недолго наслаждался одобрением — за следующие четыре сцены на него обрушился град упреков. Дамы негодовали, видя открытое волокитство Фамусова за Лизой, притом в комнате, соседней со спальней дочери; они пришли в ужас, увидев Софью, спокойно выходящую из спальни после целой ночи, проведенной наедине с Молчалиным. Степан с Дмитрием соглашались, что эти эпизоды вряд ли будут иметь успех у публики и цензуры, но даже если отвлечься от будущих критиков, не следует позволять Фамусову, застав Молчалина в комнате с Софьей, игриво восклицать: