Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Он все больше становился затворником, но все-таки было одно приглашение, которое Чарльз Линдберг не мог отклонить. Когда его пригласили присутствовать на запуске «Аполлона XI», муж принял приглашение, хотя и отказался от телеинтервью, хотя Уолтер Кронкайт лично просил его об этом.

Вместо этого он накануне запуска присутствовал на завтраке вместе с командой. Стартовая площадка во Флориде производила сильнейшее впечатление. Повсюду сновали люди на мототележках с наушниками на голове. Огромные ангары, где команда упражнялась на тренажерах, были напичканы компьютерами.

Нил Армстронг, Баз Олдрин и Майкл Коллинз вскоре совершат полет на Луну. Но появление лишь одного человека вызвало такой взрыв восторга. Известные, умные люди в костюмах космонавтов бросились, как маленькие дети, чтобы успеть сфотографироваться с ним. На этот раз Чарльз Линдберг снисходительно согласился.

Несмотря на его согнутые плечи, седые волосы и глубокие морщины вокруг глаз, для них он был все тем же Счастливчиком Линди, Одиноким Орлом. Человеком, который много лет назад совершил свой невероятный перелет. Я была не единственной в этом помещении, у которой при мысли об этом выступили слезы.

Астронавты – смелые люди. Они ближе всего к тому типу мужчин, которых олицетворял в свое время Чарльз, – настоящие исследователи, такие как Кортес или Колумб. Перед тем как уйти, Чарльз положил руку на плечо Нила Армстронга и сказал:

– Сынок, я горжусь тобой.

Голос молодого астронавта задрожал, когда он ответил:

– Благодарю вас, сэр, – и после минутной паузы продолжил: – Вы были первым. Мы только идем по вашим следам.

Грянули аплодисменты, и Чарльз сделал шаг назад, как бы в изумлении, и наткнулся на меня. Он повернулся и, судя по его взгляду, только тогда вспомнил о моем присутствии. Хотя мне показалось, что он рад мне.

Мы не разговаривали на обратном пути в отель. Мне показалось, что Чарльз, впервые в жизни, был потрясен своей миссией.

После успешного возвращения отряда космонавтов мы были приглашены в Белый дом на официальный прием по этому случаю. Ричард и Пэт Никсон настаивали на том, чтобы мы после официального обеда остановились для отдыха в комнате Линкольна, но я убедила Чарльза остаться на танцы в западной комнате, где Каунт Бейси и его оркестр играл до утра. Великолепная обстановка, шампанское, мое новое атласное платье – все разом бросилось мне в голову. Я обнаружила, что танцую «манкиз» с Базом Олдрином, который двигался удивительно легко. Прыгая под музыку, наслаждаясь полным освобождением от собственных комплексов, которое я всегда чувствовала на танцполе, я поймала на себе взгляд Чарльза. Он стоял в стороне, как всегда неловко себя чувствуя, и смотрел на меня. Но на его лице не было осуждения.

Я улыбнулась ему, потом стала уговаривать Спиро Эгню потанцевать твист. Что он и сделал, к удовольствию всех окружающих.

В ту ночь, когда мы взобрались на огромную кровать под балдахином, где было достаточно места, чтобы нам не прикасаться друг к другу во время сна, Чарльз откашлялся.

– Ты сегодня вечером выглядела очень счастливой.

– Мне было весело. А тебе разве нет?

– Я не люблю развлечения такого рода.

– Да, знаю.

– Где ты научилась всем этим новым танцам?

Я молчала. Однажды мы с Даной ходили в Мятный салон как раз накануне его закрытия, просто посмотреть, как все это выглядит. В самом приподнятом настроении после пары бокалов мартини мы смотрели, как молодежь танцует все эти модные танцы, а потом попробовали сами потанцевать.

– Просто видела по телевизору, – наконец проговорила я.

– По телевизору. – Чарльз хмыкнул.

Он, конечно, никогда не смотрел по телевизору такие вещи. Он снова откашлялся. Лежа на спине, положив под голову руки, он продолжал:

– Вчера я подумал, когда смотрел, как ты танцуешь, если это теперь так называется, что, если бы я не женился на тебе, ты вела бы именно такую жизнь. В конце концов, ты ведь дочь посла.

– Вероятно, – сказала я сонно.

Я чувствовала себя слегка опьяневшей. Моя затейливая прическа – Рив настояла на том, чтобы я пошла к ее парикмахеру ради такого случая, – сбилась на сторону.

– Внезапно понял, что ты всегда мечтала вести подобный образ жизни. Ты когда-нибудь жалела, что вышла за меня замуж?

– Глупый вопрос.

– Нет, – он отвернулся, и я не видела выражения его лица, – это совсем не глупый вопрос.

Я молчала, уставившись в потолок, вернее в балдахин. Это продолжалось довольно долго. Наконец я услышала, как он захрапел. Но мне не удалось заснуть так легко. Я лежала, уставившись в темноту, окруженная величественными портретами Авраама Линкольна, и жалела, что у меня не хватило смелости задать Чарльзу тот же вопрос.

На следующий день мы расстались, и каждый занялся своими делами. Он готовился к возвращению на Филиппины, на отдаленный остров, где проводил все больше времени, стараясь разгадать тайны природы, как некогда постигал тайны технических наук. Я подумывала о том, чтобы вернуться в Дарьен или отправиться в Швейцарию и поселиться в маленьком шале, которое он построил для меня, подарок, которым он хотел заманить меня в ловушку. Это было просто еще одно место, чтобы удалить меня от той части моей жизни, которую он не понимал и не принимал.

Но прежде, чем мы отправились в аэропорт, он спросил, очень вежливо, что было совсем не в его манере, не могла бы я остановиться около Смитсоновского музея самолетостроения. Я согласилась, и он поблагодарил меня снова, очень вежливо, и это напомнило мне, каким он был, когда мы только встретились – очень церемонным и старомодным. Как будто он снова решил поухаживать за мной.

Оказавшись внутри главного здания музея, я последовала за Чарльзом, который уверенно направился вперед через лабиринт залов и коридоров, а в конце поднялся по широкой лестнице, после чего мы оказались прямо перед этим самолетом.

Маленький моноплан, весь серебряный, висел под потолком на тонких тросах, так, что казался летящим в воздухе, как будто скользя по волнам коллективной памяти нации. Спереди на носу было написано большими буквами: «Дух Сент-Луиса».

Снизу на него смотрели толпы школьников, родителей с детьми и несколько одиноких мужчин. Школьная учительница вслух читала то, что было написано на табличке под ним.

«Двадцать первого мая 1927 года Чарльз Линдберг завершил первый одиночный беспосадочный трансатлантический перелет в истории, пролетев на «Духе Сент-Луиса» три тысячи шестьсот десять миль из Лонг-Айленда, Нью-Йорк, до Парижа, Франция, за тридцать три часа тридцать минут».

Пока учительница говорила, я наблюдала за Чарльзом. На его лице не выражалось никаких чувств. Он смотрел на самолет своим ясным, уверенным взглядом, который с годами не изменился, хотя юноша давно стал стариком. Правда, на лице его появился легкий румянец. Мне было интересно, о чем он думает в эти мгновения, что вспоминает. Смотрел ли он на этот самолет – теперь ставший предметом антиквариата, почти игрушкой, и не верилось, что некогда он представлял собой последнее достижение техники, – и дивился себе самому – своей храбрости, дерзости того молодого парня? Мечтал ли он вернуться в то время? Или, может быть, хотел, чтобы это никогда не случилось?