Под шафрановой луной - Николь Фосселер

Рашид почувствовал себя товаром, из-за которого торгуются на базаре. Или хуже: на ярмарке рабов. Торговец снова щелкнул языком.

– Пожалуй. Но снова улизнет через год, устав от постоянной дороги, – так дело не пойдет!

– Во мне течет кровь бедуинов, – сообщил Рашид и медленно встал, держась на ногах увереннее, чем ожидал.

– Тем лучше, – проскрипел наездник и, описав большую дугу, развернул верблюда, направив его обратно к каравану. – Надеюсь, вам удастся пройти несколько шагов на своих ногах!

Миг прощания. После стольких лет.

– Я буду вечно благодарен, Салим, – сказал Рашид, пожимая руку.

– Да хранит тебя Аллах, – ответил Салим.

И каждый пошел своей дорогой, не обернувшись: Салим – к двум верблюдам, доставившим их в пустыню, а Рашид захромал через песок к каравану, который унес его в седле одного из своих верблюдов дальше по пустыне Аль-Римал, пескам Руб эль-Хали.

– Эй, ты, – вскоре крикнул через плечо торговец. – У тебя есть имя? Я Юсуф. Юсуф бин Надир, который покупает и продает все, что стоит денег.

Рашид замешкался. Рашид. «Честное поведение». Так было когда-то.

– Абд ар-Рауф, – недолго думая, ответил он, «Слуга всемилосердного».

Без отца. Без семьи и племени. Без прошлого. Новое имя. Новая жизнь.

– Мархаба в наш круг, Абд ар-Рауф, – ответил торговец, лукаво сверкнув глазами, и с блеющим смехом повернулся в седле, навстречу красному свету заходящего солнца.

Майя улыбнулась, радостно спрыгнув с последней ступеньки. На весь дом раздавался веселый писк, перерастая в забавный хохот. Майя на цыпочках прошмыгнула к стеллажу между дверьми салона и столовой и осторожно заглянула в проем. Ее мать в светло-сером платье сидела на диване и раскачивала внука на коленях, ворковала и гукала, вращала и хлопала глазами, строила рожицы и делала вид, что малыш падает с ее рук, всякий раз вызывая этим пронзительный визг, восторженный и испуганный одновременно, пока наконец оба не начинали смеяться. Майя с нежностью смотрела на ребенка и свою маму.

Ее сын. По семейной традиции, первенца в каждом поколении называли либо Джоном, либо Джонатаном, в память о брате Майя выбрала второе и нарекла ребенка полным именем, данным брату при крещении. И потому новоприбывший Гринвуд получил над купелью церкви Святого Эгидия оба имени, Джонатан и Алан: Джонатан Алан Гринвуд Гарретт.

Чтобы не путать его в разговоре с погибшим, но ни в коей мере не позабытым Джонатаном, малыша называли Джоной. Но когда Майя оставалась с ним наедине, то называла его Тариг, «утренняя звезда» – первый крик ребенка раздался в рассветных сумерках, и полгода назад его рождение стало счастливым предзнаменованием, подарившим радостную надежду.

В том же месяце, марте 1856 года, на конференции в Париже было заключено перемирие и наконец подписан мирный договор. Его основные условия отражали усталость обеих сторон. Захваченные территории возвращались к своим прежним владельцам: Балаклава и почти полностью разрушенный Севастополь – русским, армянская провинция Карс – Османской империи, чья неприкосновенность теперь гарантировалась мирным договором. Черное море было объявлено нейтральной зоной, по которой могли перемещаться торговые суда всех стран, но не боевые. Княжество Молдавии и Валахии оказалось под общей защитой великих держав. Россию не обязали к выплатам репараций, а вопрос о том, кому достанутся расположенные на территории Османской империи священные города христианства, оставался открытым. Потери обеих сторон оценивались в триста тысяч погибших, Великобритания потеряла двадцать тысяч, из которых только около пяти погибло в боях и от полученных ранений. Остальные умерли от холода, голода, холеры или других болезней. Так много человеческих жизней – лишь для того, чтобы, не считая мелких подробностей, вновь восстановить статус злоупотреблявшей полномочиями России. Но страшная война в Крыму была позади, и воцарился мир.

– Веселитесь? – спросила Майя, ступив на порог.

Марта подняла на нее сияющий взгляд.

– Замечательно! Не правда ли, мое сокровище, – вновь повернулась она к Джоне, – замечаааательнооооо! Правда, моя прелесть? Дададааа?

Джона воодушевленно заверещал и принялся хлопать ручками по лицу бабушки, хватая ее за сережки. Майя прикусила губу и захихикала. Слишком забавно было наблюдать, как ее мама, всегда такая выдержанная, охотно дурачилась с малышом. Впрочем, не она одна: все обитатели Блэкхолла, включая Джеральда, лезли из кожи вон, чтобы развлечь Джону, и баловали его сверх всякой меры.

– Наконец в этом доме вновь воцарилась гармония, – недавно вздохнула Хазель, когда они с Розой устроили на кухне короткую чайную паузу. Потому что гости, профессора и студенты, снова начали посещать Блэкхолл – подискутировать с профессором Гринвудом, расширить свои познания и отведать состряпаннный Розой ростбиф с легендарным соусом.

– Копия ты в этом возрасте, – заявила ее мать. Она часто говорила это о своем внуке.

– Мамина копия! – послышались возгласы, когда друзья семьи впервые заглянули в прелестную плетеную коляску из ивовых прутьев с нежно-зеленой заслонкой.

Майя в очередной раз убедилась в справедливости этих слов, когда Джона повернул к ней личико, протянул пухлые ручки и рассмеялся, засверкав первыми зубками, напоминающими рисовые зернышки. Потом мальчик стал серьезным, послышалось ласковое «жужужууу». Он унаследовал темные волосы Майи, смуглый оттенок ее лица и карие глаза Гринвудов. Но только Майя видела, что его ротик однажды превратится в полные губы, как у его отца, а за толстыми щечками скрывается характерная линия подбородка Рашида. И только Майя знала, что внутренняя уравновешенность маленького мальчика, порой напоминавшего матери китайского Будду, объяснялась не только тем, что все вокруг старались его осчастливить. Давала о себе знать кровь спокойного, сдержанного арабского воина, текущая в жилах ребенка, кровь, которая дала слабину всего на две ночи. Майя ошибалась, думая, что сможет забыть. Джона напоминал ей об этом каждое мгновение, но он же давал силы жить дальше.

– Ты уходишь? – спросила Марта, заметив, что Майя надела карамельное выходное платье и плоскую шляпку в тон.

– Да, выпью чаю с Эмми.

В июле, после отъезда последних английских солдат из госпиталя Скутари, Эмми тоже собрала вещи и вернулась в Англию, но теперь чувствовала себя в Оксфорде неуютно и размышляла, что делать с собственной жизнью.

– Пойдем, моя прелесть, нам пора, – Майя протянула руки к Джоне.

– Ах, оставь его мне, – попросила Марта и прижала к себе малыша. – Вам наверняка надо многое обсудить, отдохни от материнских забот хоть на несколько часов!

Майя хотела что-то ей возразить, но тут зашла Хазель с серебряным подносом и перебила ее, протягивая письмо:

– Ваша почта!

– Спасибо, Хазель.