Атаман - Валерий Поволяев

Но тигра к этой поре старик уже освежевал и шкуру растянул на деревянные расчалки.

— Тогда где же он? — спросил прапорщик.

— Я видел, как он коня из сарая выводил, — неожиданно сообщил обычно молчащий казак по фамилии Козерогов. По фамилии его никто не звал — обращались по кличке, почему-то женской — Коза. — Я еще спросил у Сазонова, ты что, во Владивосток за бимбером собрался?

— Что он ответил?

— Ответил, что конь совсем завшивел, надо почистить...

— Вот и почистил. — Вырлан усмехнулся горько, накинул на плечи шинель и вышел на улицу.

Рассвело, хотя день еще не вступил в свои нрава, серое ровное небо даже не окрасилось утренней розовиной, оно угрюмо расстилалось над землей, смыкалось с вею. Макушки сопок и старые, разъеденные временем и непогодой, расщепленные, расшелушенные скалы растворялись в пространстве. По тяжелому холодному воздуху, по стылости, которая исходила от земли, ощущалось — конец вселенной, сам краешек находится где-то совсем рядом, и это ввергало людей в какое-то странное гнетущее состояние, производило опустошение внутри — люди невольно приходили к мысли, что жизнь осталась позади, былое никогда не вернется, ничего, кроме смерти, не осталось.

Бывает, люди ломаются только от одного такого ощущения, бывает, что крепятся, крепятся, но потом тоже ломаются, как это произошло с урядником, во что Вырлан еще не хотел верить, а бывает, крепятся, держатся до конца и лишь тогда сгорают. Бот и выходит, что на войне народ погибает не только от пуль. И не на войне — тоже. Одно закономерно — происходит это в основном с фронтовиками.

Вырлан осмотрел следы, оставшиеся около сарая, где стояли лошади, осмотрел узкую тропку, ведущую к каменной седловине, — на тропке, присыпанной легким липким снеговым пухом, отпечаталось два следа, восемь кованых копыт, и Вырлану стало не по себе.

— Это что же, урядник Сазонов ушел не один, еще кого-то подговорил? Пока они валандались с полосатым разбойником, были заняты только этим, Сазонов воспользовался моментом и утек? Кто же ушел с Сазоновым?

Прапорщик бросился к дому. Там пересчитал казаков. Вроде бы — за вычетом урядника — все, и со списком число совпадает, — но тогда кто же ушел с урядником на второй лошади? Прапорщик снова пофамильно проверил список. За исключением Сазонова все были на месте.

Мда-а. Вырлан захлопнул полевую сумку и проговорил брезгливо:

— Слабак! Не выдержал.

Разгадка была проста: вторую лошадь Сазонов взял для хозяйственных нужд — пахать, боронить, сеять, возить сено, а если так, значит, он направился к себе домой, к красным... и постарается привезти домой свою семью... Только где она у него — в Маньчжурии, в Гродеково, под Владивостоком, в Никольске-Уссурийском?

Конечно, если бы у прапорщика была возможность отпустить Сазонова по-хорошему, он отпустил бы. Но права такого у Вырлана не было.

Об исчезновении человека — да еще с такого места, как добыча золота, — прапорщик обязан был немедленно сообщить в штаб к Семенову, в контрразведку, а каковы нравы у контрразведки, известно всем...

Единственное, что Вырлан мог сделать — и этого было вполне достаточно, чтобы спасти беглецу жизнь, — задержать сообщение: сославшись на то, что перевал, мол, закрыт, но если и контрразведка проведает об этом обмане, Вырлану несдобровать. Но на свой страх и риск он задержал отправку донесения.

Очередная депеша из Владивостока привела Семенова в приподнятое расположение духа. Штабс-капитан Писарев сообщал, что встречался со старшим Меркуловым, тот как главный среди приморских богатеев целиком поддерживает программу атамана, признает его верховодство. В беседе он называл Семенова не иначе как «милейший Григорий Михайлович» и дважды подчеркнул — сделал это специально: «Без генерал-лейтенанта Семенова возрождение России невозможно».

Атаман вызвал к себе Таскина, кинул ему послание.

— Прочитай. А потом поговорим. Может быть, ты после этого перестанешь быть Фомой неверующим.

Семенов продолжал готовиться к перевороту в Приморье.

Казачьи бригады в дедовых распадках работали ударно. Через полтора месяца атаман Семенов снова получил пуд качественного рудного золота.

Прапорщик Вырлан еще дважды ездил за ртутью, последний раз вернулся пустым и виновато развел руки в стороны:

— Ситуация такая, что хоть градусники в аптеках скупай да отправляй их на бой — нет ртути!

Тимофей Гаврилович озадаченно глянул на него:

— Как же быть?

Вырлан, поморщившись от натуги, расстегнул заиндевелый воротник шинели, стянул с головы башлык и, обессиленный, опустился на лавку. Пожаловался:

— Устал, как сукин сын... А насчет ртути есть одна идея...

Минут пять он сидел молча, отдыхал. Старик тоже молчал, ждал, когда прапорщик придет в себя. Наконец тот глубоко вздохнул, затем снова, полной грудью — было слышно, как у него что-то несмазанно заскрипело в легких, — потом стащил с себя шинель.

— Чайку, Тимофей Гаврилович, не найдется?

— Как не найдется? Кланя!

Кланя, которой не было ни видно, ни слышно — вообще ничто не выдавало ее присутствия, — мигом очутилась на середине избы, словно специально ждала команду, — радостная, со светящимся лицом и такими ликующими горящими глазами, что дед невольно, будто боясь обжечься, отвел взгляд в сторону, внутри у него что-то тоскливо и одновременно довольно сжалось. В который уж раз, когда он засекает такой взгляд у внучки, у него тоскливо сжимается сердце. Эх, Кланя, Кланя...

У прапорщика тоже посветлело при виде Клани лицо, порозовело по-мальчишески, а глаза... глаза сделались такими же ликующими, как у Клани. Старик подумал, что надо бы аккуратненько, не вызывая ни подозрений, ни протеста, расспросить у прапорщика, кто он и что он, кто его родители, чем дышит этот человек сейчас и чем собирается дышать дальше. Кланька в этом тонком материале не разберется, а старик разберется обязательно.

Чтобы побыстрее сготовить чай, Кланя разожгла керогаз-машинку, которой старик пользовался очень редко и берег пуще глаза. Запасы керосина у Тимофея Гавриловича были маленькие, достать его негде, поэтому старик так же, как и керогаз, пуще глаз берег стеклянную четверть с керосином. Он ведь и для многого другого в хозяйстве нужен — и банки поставить, когда легкие от простудного жара начнут разваливаться, и горло смазать, если там возникнет нарыв, да и лампа без керосина, как известно, гореть не будет.

Доставать керосин становится все труднее и труднее. Перед приходом семеновцев старик начал уже зажигать светильники, заправленные звериным жиром. Хорошо, постояльцы выделили ему небольшой запас.

Привозят керосин в здешний края в основном по морю с Сахалина, там этого добра — завались, черпают его кружками прямо из луж, наполняют бочки и доставляют во Владивосток. Так, во всяком случае, сказывали деду. Зовут на Сахалине горючку «керосин-водой».