Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский

— Сынок, послушай! Немцы всего за одну ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля успели укрепиться здесь, на этой высоте двести пятьдесят два, и вон на тех высотах, что ближе к реке, и расстреляли нашу наступающую танковую лавину. Понятно?

Парень-экскурсовод нахмурился так, словно какой-то дилетант вдруг с гонором сообщил ему о профнепригодности. Его тонкие изящные губы обиженно поджались.

Ветеран вдруг грозно насупил брови.

— Кажется, только после Прохоровки наше Верховное главнокомандование решительно отказалось от танковых наскоков наподобие стремительных, но никак не подготовленных кавалерийских атак. Танковая лава на повышенной скорости без устойчивой связи между экипажами, без поддержки авиацией и артиллерией катится на противотанковые позиции врага, причем не тяжелыми, а одними лишь средними и легкими машинами. Рельеф местности не учитывается. В итоге танковый бронированный кулак рассыпается, вводится в бой разновременно и по частям, что, между прочим, как раз имело место вот здесь, под Прохоровкой, на этом самом месте. Что же это, скажите на милость? Головотяпство? Небрежность? Лихачество? Вредительство?.. Что? Или, может быть, сногсшибательная смесь того, другого, третьего и четвертого, которая живет в наших массах и так поражает иногда иностранцев? Говорят, у нас культ войны. Неправда! Мы всегда не готовы к войне, наверстываем, догоняем, но если уж догоним, вот тогда нас не остановить. Запад давит нас техникой, а потом удивляется, как мы смогли выстоять, как сумели противопоставить вражеской технике свою технику, ничуть не хуже, а в чем-то даже лучше…

В ответ гид раздраженно махнул рукой, важно раскрыл рот, чтобы выдать заученную тираду, разбивающую в пух и прах очередного поверхностного в своих суждениях оппонента, но вдруг просветлел лицом и смягчился.

— А, это вы. Я вас узнал. Вы — Михаил Шилов! Верно, да?

Гид с широчайшей белозубой улыбкой вьюном заискивающе подскочил к ветерану, фамильярно обнял его за плечи и вдруг властно развернул лицом к экскурсантам.

— Знакомьтесь, господа! В тысяча девятьсот сорок четвертом году за полгода боев Михаил Шилов на усовершенствованном танке Т-34 с новой башней и новым восьмидесятипятимиллиметровым орудием подбил семь «тигров» и получил в своем батальоне прозвище Миша Зверобой. Какой-то шутник даже сочинил про него песню, что-то вроде того, что, боюсь напутать: «Жил-был „тигр“, хитер и смел, Но взять дичь он не сумел, Был „тигр“ очень боевой, Но есть Миша Зверобой!» Верно, да?

Шилов скромно промолчал, но его лицо, еще секунду назад бывшее строгим и бледным, теперь подобрело и приятно зарумянилось.

Экскурсанты оживились.

— Ой, неужели не было страшно? — сказал в толпе писклявый девичий голос.

Экскурсовод с хохотком посмотрел на Шилова. Насмешливый взгляд гида как будто говорил: «Мише Зверобою страх не знаком, верно, да?»

Шилов вдруг вздрогнул, как от удара, и по-стариковски сгорбился. Румянец исчез с лица. Ветеран горестно покачал головой, но через секунду гордо выпрямился, к нему снова вернулась военная выправка.

— Страшно было, детки. Очень! Когда совсем невмоготу было, я песню пел «Ты постой, красавица моя!» Был комсомольцем, атеистом, а на войне стал молиться. Бабушка одна подсказала. Всегда молился перед боем. Всегда, слышите? Читал свои молитвы. Слова простые. Мои слова! Смысл один был, что-то такое: «Слава Небу, Свету белому, Слава Солнцу, Диву светлому, Солнца луч, как колос, зреет, Тьма меня взять не сумеет!» Как детские стишки, а ничего меня не взяло. Верите?

Экскурсанты стояли, не шелохнувшись. Никто не решился ничего сказать. Экскурсовод вдруг расплылся в голливудской улыбке.

— Внимание, друзья мои, а теперь самое интересное! Двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года Михаил Шилов был на Прохоровском поле. Живой свидетель!

Толпа, как ребенок, тонко ойкнула и восторженно вскрикнула. Не сговариваясь, все дружно зааплодировали.

Лицо Шилова неожиданно омрачилось.

— Если вдуматься, что может перенести человек? Где предел? Есть ли?

Шилов резко развернулся лицом к Прохоровскому полю так, что тонкие руки парня-экскурсовода, словно смирительные веревки продолжавшие лежать на его плечах, недовольно соскользнули вниз.

Ветеран поймал ртом воздух, поднял лицо вверх и подставил его под ласковые солнечные лучи.

— Наш человек не о деньгах думает и удовольствиях, что от тела приходят да телом заканчиваются. Умирает за светлое небо, дорогое солнце, милую сердцу землю. Да разве умирает? Сладко сливается с родным небом, и еще крепче наш щит и меч. Потому не могут враги взять Россию. Запомните, дети!.. А все разговоры, что, мол, гнали нас на убой, их легче всего вести, потому что нет в них веры, совести и чести.

Толпа экскурсантов не просто замолчала, она онемела. Экскурсовод вновь нахмурился, словно опять ему что-то очень не понравилось.

Шилов низко поклонился волнующемуся под порывами ветра полю и степенно пошел к свежевыкрашенному танку Т-34, застывшему на постаменте на поляне в окружении нежных васильков. Броня танка была сплошь усыпана свежими пахучими розами. Шилов нагнулся, тронул узловатыми пальцами мягкие васильки, затем, выпрямившись, погладил твердыми, как наждак, ладонями колючие розы.

Толпа, не шелохнувшись, словно завороженная, следила за его действиями. Экскурсовод шумно вздохнул, раз, другой, привлекая к себе внимание, но безуспешно, тогда он энергично взял под руки стоявших рядом симпатичных стройных девушек.

— Время, время, великое, грозное время. Время не ждет, дорогие мои! У нас по плану обед. Да, красавицы, полевая кухня сорок третьего года. Прошу!

Как не совсем очаровательный в силу неимоверной худобы Орфей, экскурсовод увлек девушек за собой. Толпа, наконец, очнулась, загудела пчелиным ульем и двинулась вслед за неугомонным гидом.

— Фронтовые наркомовские сто грамм за Победу! — задорно сказал экскурсовод. — Впрочем, советское шампанское тоже будет. Правда, пить придется из алюминиевых кружек.

Девушки звонко рассмеялись. Шилов обернулся и с улыбкой посмотрел на молодежь. В его глазах мелькнула юношеская озорная искорка.

Толпа экскурсантов отдалилась. Девушки вдруг вырвались из цепких рук экскурсовода, обернулись и энергично стали махать Шилову, кто рукой, кто косынкой. Шилов помахал им рукой в ответ.

Девушки стали звать его.

— Идемте с нами!

— Сейчас, иду!

Вдруг тишину дня разорвал глухой и грозный раскат грома. Вершина дальнего западного холма насупилась фиолетовой грозовой тучей, чем-то похожей по своим очертаниям на шлем Нефертити.

Шилов замер и пристально посмотрел на запад, словно вместо грозовой тучи увидел нечто гораздо более серьезное и пугающее. Губы Шилова зашевелились, он читал какие-то стихи, внятно прозвучали лишь две строчки:

— Не знает «тигр» заветный ключ, хоть страшен он, огнем колюч…