Хранитель древностей - Юрий Домбровский

Был вечер, закатывалось солнце, на стуле стоял его обед. Он поднялся и сел, и долго просидел так, присматриваясь к своим коленям и качая обезьяньей волосатой ногой. На ней был выколот удав, душащий обнаженного мужчину.

Так десять лет назад, в горькую минуту последней, как ему казалось, ссоры с ней, он изобразил их отношения.

Хранитель древностей

Роман начат Юрием Домбровским в Алма-Ате летом 1961 года. Три года спустя опубликован в журнале «Новый мир». Сразу же после публикации Юрий Осипович получил много читательских писем.

Отдельное издание романа вышло в 1966 году.

«Проскочил чудом, еще немного, и вообще не прошел бы!» — отмечали позже критики: хрущевская оттепель кончилась.

На роман в те времена в советской печати появилась однаединственная рецензия — Игоря Золотусского в «Сибирских огнях». Зато «Хранитель древностей» сразу же был переведен на многие языки — венгерский, итальянский, болгарский, французский.

За границей роман получил много положительных откликов. Очень радовал Юрия Домбровского отзыв Георгия Адамовича:

«…надо надеяться, что в тени Домбровский останется недолго. Это — замечательный писатель, умный, зоркий, душевно-отзывчивый и живой, правдивый, очень много знающий и с большим жизненным опытом. Кто прочтет его книгу «Хранитель древностей», у того не может возникнуть сомнений в его даровитости, при этом не только литературной, но и общей, не поддающейся узкому отдельному определению».

На фоне глухого молчания советской печати зарубежные издания и отзывы были существенной поддержкой для писателя.

Ни в журнальном, ни в первом издании «Хранителя древностей» не было ни эпиграфа, ни посвящения.

Эпиграф (слова из Тацита) был написан на подаренном мне Юрием Осиповичем отдельном оттиске журнального издания «Хранителя древностей». Позже, в изданиях 1989 и 1990 годов, он приводится.

Посвящение моему отцу было написано к готовящемуся изданию «Хранителя» в 1969 году. Оно было послано издателю и редактору, но времена пошли другие: Юрия Домбровского печатать перестали.

Моего отца Юрий Осипович не знал, но его трогала и не оставляла равнодушным гибель его в самый первый день войны. У мамы, как у многих вдов того времени, была стереотипная справка «пропал без вести», и мы ничего не знали о судьбе отца. Но в середине 60-х годов вышли мемуары генерала Л. М. Сандалова «Пережитое», где был портрет отца и подробно рассказывалось о первом дне войны и ее жертвах. Юрий Осипович сразу прислал нам с мамой эту книгу.

В 1990 году вышли воспоминания редактора Павла Косенко «Письма друга или Щедрый хранитель», где он цитирует посвящение Юрия Осиповича.

Из записок Зыбина

У этого не вошедшего по цензурным соображениям в журнальный вариант отрывка из романа «Хранитель древностей» есть еще одно название — «Баня».

Как ни болезненно было для Юрия Осиповича его изъятие, он понимал, что редактор А. С. Берзер спасает роман и делает все, чтобы тот «прошел». Вот потому продолжение «Хранителя древностей» — «Факультет ненужных вещей» — он посвятил Анне Самойловне.

История немецкого консула

Сначала «История немецкого консула» была одной из глав «Хранителя древностей». В окончательный текст однако не вошла.

«Эти сто пятьдесят страниц, вероятно, тормозят течение рассказа», — писал Ю. Домбровский П. Косенко.

Впервые опубликовано в N 72 журнала «Континент» в 1992 году.

К. Турумова-Домбровская

Анне Самойловне Берзер с глубокой благодарностью за себя и за всех других подобных мне посвящает эту книгу автор.

Когда спросят нас, что мы делаем, мы ответим: мы вспоминаем. Да, мы память человечества, поэтому мы в конце концов непременно победим; когда-нибудь мы вспомним так много, что выроем самую глубокую могилу в мире.

Р. Брэдбери

Новая эра отличается от старой эры главным образом тем, что плеть начинает воображать, будто она гениальна.

К. Маркс

Копали археологи землю, копали-копали, да так ничего и не выкопали. А между тем кончался уже август: над прилавками и садами пронеслись быстрые косые дожди (в Алма-Ате в это время всегда дождит), и времени для работы оставалось самое-самое большее месяц.

А днем-то ведь все равно парило; большой белый титан экспедиции накалялся так, что до него не дотронешься. Идешь в гору, расплеснешь ведро, и лужа высохнет тут же, а земля так и останется сухой, глухой и седой. А однажды с одним из рабочих экспедиции приключился настоящий солнечный удар. Вот поднялся-то шум! Побежали в санчасть колхоза за носилками. Они стояли у стены, и когда Зыбин — начальник экспедиции Центрального музея Казахстана — наклонился над ними, то с серого брезента на него пахнуло йодоформом и карболкой. Он даже чуть не выронил ручку. Ведь вот: сад, ветер, запах трав и яблок, блеск и трепет листьев, на траве чуткие черные тени их, а тут больница и смерть.

Ну а потом все пошло очень быстро — больного прикрыли зеленым махрастым одеялом и стащили вниз. Все бестолково кричали: «Тише, тише! Ну чего вы его так? Это же больной!» — остановили под горой попутную пятитонку — в это время из домов отдыха все машины несутся порожняком, — осторожно вознесли носилки и поставили возле мотора — там трясет меньше, — и сейчас же два молодых землекопа, остро блеснув ботинками, вскочили и уселись по обе их стороны. Они уже успели где-то нагладиться, начиститься, вымыться и расчесаться. Ну а рабочий-то день, конечно, пропал. Все разбрелись по саду, кое-кто пошел к речке, и оттуда, из кустов, ударила гармошка и заорала девка.

Орали здесь, как и на всех посиделках, — громко, визгливо, по-кошачьи.

— О, слышите, — с удовольствием сказал Корнилов, поднимая ослепшую, взмыленную голову. — Обрадовались! Вот работников-то мы с вами нашли, Георгий Николаевич, а? С ними как раз клад отыщем.

Их было двое. Начальник экспедиции Зыбин и археолог Корнилов.

Они оба — он и Зыбин — с белыми литровыми жестянками из-под компота стояли над горным ледяным потоком (это и была речка Алмаатинка) и окатывались с головы до ног.

— А, черт с ними, — сказал Зыбин. — Дня-то все равно уже нет.

— Да, конечно, черт, дня нет, — вяло согласился Корнилов и по плечи окунулся в поток. — Но ведь это что значит? — продолжал он, выныривая и отфыркиваясь. — Ведь это значит, что пока мы тряслись над этим Поликарповым, кто-то уже успел сгонять в правление к Потапову за гармошкой, а это, я вам скажу, две версты верных по горам. Я однажды посмотрел на часы, пока шел, — полчаса, верных две версты.