Невеста Субботы - Екатерина Коути

— Габриэль рядом? Он тоже там? — вопрошает Джулиан на бегу.

Дезире срывается на жалобный визг.

— Кто это, Фло? — частит она. — Кто там с тобой?

Добежав до третьего этажа, я перевожу дыхание, потому и отвечаю не сразу:

— Это мистер Эверетт… Джулиан… он пришел тебе помочь…

— Нет! Нет, Фло, не надо, пожалуйста, пожалуйста, пусть не заходит!!

В ее стоне столько ужаса, что он чуть не сбивает меня с ног. Перила больно врезаются в спину, там, где корсет уже не защищает кожу. Цепляюсь за резной ананас на деревянном столбике, мимоходом оглядываюсь через плечо. Мраморные плиты кажутся мелкими, как поля шахматной доски. Джулиан протягивает мне руку, помогая обрести равновесие.

— Пойдемте?

— Нет, вы останетесь здесь. Моя сестра не хочет вас видеть.

Что-то в моем тоне отметает его возражения прежде, чем он успевает их высказать.

— Хорошо, я вас посторожу, — соглашается Джулиан и, нервно поигрывая револьвером, вышагивает по просторной лестничной площадке.

Устремляюсь по коридору, вздымая облака пыли, и распахиваю каждую дверь, пока в одной из комнат не замечаю слабое шевеление. Ди встречает меня всхлипом, совсем тихим, как у наплакавшегося ребенка.

— Сейчас, милая, сейчас я тебя вызволю, — приговариваю я, проскальзывая в затхлую тьму.

Огонек газа вспыхивает, освещая комнату, и становится ясно, что Дезире мямлила не из-за кляпа.

В раннем детстве меня приучили, отходя ко сну, перечислять все, за что я благодарна Богу, пока не пришла Роза и не объяснила, что Ему нет ни малейшего дела до моего лепета. Но сейчас тот милый, почти забытый обычай приходит мне на выручку.

Руки Дезире перехвачены в запястьях веревкой, другой конец которой пропущен сквозь лебедку на потолке и привязан к вбитому в стену крюку. Босые ступни висят в нескольких дюймах над полом. Но я благодарна за то, что ее конечности целы и, похоже, не переломаны. И еще за то, что она может мотать головой, когда я распутываю сначала узел вокруг крюка, а после высвобождаю ее запястья. Веревка так глубоко впилась в кожу, что из-под нее сочится сукровица, но и это ничего. Царапины неглубоки, шрамов не останется. Чем не повод для благодарности? Зато ее лицо…

На языке прыгают рифмы, простые, как из детского стишка:

…чрез весь сад зовет сестру:

— Ты по мне скучала?

Обними сначала!

Что синяки? — пустяк, родная:

Я сладким соком истекаю[58].

— Я такая уродина, Фло, — шепчет сестра, заметив, как я содрогнулась. Из опухших, глянцево-алых щелок катятся слезы. — Он обещал, что если… что если я буду послушна… пойду с ним, не буду кричать… он меня не тронет, но он… он меня все равно… — судорожно всхлипывает Ди. — Потому что слово, данное рабыне… ничего не значит… И теперь я… теперь…

— Все заживет, Ди! Ты снова станешь красавицей.

Лицо — тоже пустяк. По крайней мере, он не расплющил ей нос и не свернул челюсть, да и зубы влажно белеют сквозь трещину в заскорузлой ране, которую представляет собой ее рот. В уголках губ выступила кровь. Как же больно было кричать, откликаясь!

— Ты отыщешь меня повсюду. Да, Фло?

— А ты как думала? — бормочу я, обнимая ее за плечи.

Она вскрикивает. Черный шелк превратился на спине в лохмотья, а там, где ткань уцелела, пропитался кровью и стал жестким, как картон. Струпья темнеют в прорехах, почти сливаясь с цветом траура. Вот почему я их сразу не разглядела.

— Кто это сделал, Ди? — хриплю я. — Который из трех?

— Младший, — слышится невнятный шепот. — Но, Фло, этого не может быть… Он ведь мертв!

Может, и еще как.

Закрываю лицо руками, пытаясь сдержать хохот вперемешку с рыданиями. Дура, о, какая же я дура! Почему я раньше не догадалась?

Роза не наводила тень на плетень, она объяснила все предельно четко. Неоконченные земные дела… Я подумала о желаниях, а она-то имела в виду совсем иное. Два плюс один равняется три. Это же так просто! Столько времени мы с Джулианом потратили, препираясь на пустом месте. Он склонял меня к рационализму, я отбивалась, как могла, заслоняясь верой в волшебство, а ответ-то лежал ровнехонько посередине! Нет, мы имеем дело не с живым мертвецом, а с тем, чей труп никто не видел своими глазами.

С третьим братом, якобы погибшим на поле боя.

С Гастоном Мерсье.

Из моего открытого рта вырывается не вопль, а какой-то пронзительный скрежет, ведь издаю его не я, а бабочка, что бьется у меня в груди. Гастон, Гастон, Гастон. Я пожелала бы ему смерти сотни раз, я стерла бы каждую секунду его существования, я развела бы его родителей по разным спальням в ночь, когда он был зачат. Пусть его не станет. Пожалуйста, пусть его не станет прямо сейчас.

Словно в ответ на мольбы на лестнице звучит выстрел. Поймав резкий звук, как мячик, эхо швыряет его от стены к стене, пока он не затихает. Взвизгнув, сестра жмется ко мне.

— Все хорошо, Ди, — говорю я, потому что так оно и есть. Теперь, когда сбылось третье желание, все будет хорошо.

Джулиан рассудил мудро, оставшись сторожить лестницу. Костяная рука Смерти направляла его револьвер точно так же, как в ночь моего дебюта она водила ножом Жанно, нанося рану за кровоточащей раной. Из этой истории мистер Эверетт выйдет героем. Рыцарем, одолевшим демона-губителя. А вдруг победа опьянит его настолько, что во хмелю ликования он возьмет в жены спасенную им деву? Но этого мне уже не узнать, потому что мое сердце, наверное, сейчас остановится… А затем, с разницей в несколько секунд, раздаются еще два хлопка. Резкие, звонкие, будто кто-то щелкает в воздухе плетью.

Встрепенувшись, я прислушиваюсь к звукам, доносящимся с лестницы, — крик боли, переходящий в рычание, торопливые шаги, ругательства, возня. Вскакиваю. Вслед за мной, постанывая, поднимается Ди. Перепуганная, она шепчет:

— Что там, Фло?

— Н-не знаю, — холодею я.

То, что там происходит, в любом случае неправильно и быть такого не должно.

Мы выглядываем в коридор. Лестничная площадка залита холодным серым светом, который придает лицам мертвенную бледность, потому в первый миг мне кажется, что перед нами два покойника. Но они оба живы — и распластанный на ковре Джулиан, и тот, другой, что нависает над ним и целится ему в голову. Ди сдавленно вскрикивает. Мимолетный взгляд в нашу сторону — и мужчина, не меняя позы, берет меня на мушку.

— Не хочешь составить нам компанию, малютка Флоранс? — предлагает знакомый голос. — И девку свою захвати.

Пока мы с Ди ковыляем по коридору — каждый шаг дается ей с трудом, я успеваю как следует рассмотреть Гастона, подельника и убийцу Иветт Ланжерон. Говорит он мягким, вкрадчивым баритоном, как и вся мужская половина семейства Мерсье. Высок и прекрасно сложен, завитки каштановых волос касаются стоячего воротника рубашки, под узкими рукавами бугрятся мускулы. Даже в его лице есть нечто притягательное. Так выглядел бы лик римской статуи, тысячи лет пролежавшей в земле. Слева лоб и щеки изрыты шрамами, залысина тянется вверх от виска, глаз наполовину скрыт под красноватым, как будто оплавленным веком.