Медвежатник - Евгений Сухов

Аристов в три больших глотка выпил водку, не без удовольствия занюхал ее пряным лучком и с аппетитом зажевал селедочкой.

И все-таки, что же делать с этим Скоробогатовым?

* * *

Елизавета открыла глаза. Савелия рядом не оказалось. Она уже давно заметила за ним одну особенность: Родионов умел не только внезапно исчезать, но так же неожиданно возвращаться. Елизавета положила руку на слегка смятую простыню. Прохладная. Ушел давно. Жаль. Будь Савелий сейчас рядом, наверняка предстоящий день мог начаться совсем по-другому. Более романтически, что ли…

Елизавета откинула одеяло и критически осмотрела свое тело. Кожа выглядела упругой, словно растянутый ветрами парус, и одновременно была мягкой, какая может быть только у младенца. Трудно было представить, что через каких-то тридцать лет она одрябнет, покроется мелкими морщинками, которые будут выглядеть не менее отталкивающе, чем вековая паутина на фасаде помпезного здания.

Савелий любил щекотать ее кожу легкими прикосновениями губ и проделывал это настолько искусно, что мгновенно распалял в ней желание. Но самое острое ощущение Елизавета испытывала, когда Савелий подбирался к ней ночью и почти по-воровски притрагивался кончиками пальцев к ее бедру. Игра заключалась в том, что она не должна замечать его движений и как можно дольше должна лежать неподвижно. Но ладонь Савелия была настолько горяча, а пальцы настолько умелыми и подвижными, что без труда могли бы разбудить даже спящую красавицу. Все заканчивалось тем, что Елизавета не выдерживала первой и, поймав нахала за руку, ласково и требовательно говорила:

— Иди ко мне! Я тебя так долго ждала!

Прошедшая ночь для Елизаветы закончилась невинно, и она проспала крепенько, как послушница перед постригом. И только перед самым утром на нее накатил сон, больше напоминающий наваждение. Все было как наяву. Савелий осторожно притронулся к ее бедрам, а потом его ладонь, выбирая самые укромные места, заскользила вниз живота. По телу пробежала истома, еще мгновение — и она содрогнулась бы от сладостной благодати. Ей захотелось взглянуть в лицо Савелия, чтобы понять, чувствует ли он то же самое, но вдруг она с ужасом обнаружила, что это смазливый приказчик из соседней лавки. Самое ужасное заключалось в том, что у нее не хватало сил, чтобы отказаться от его нахальных прикосновений. А он с самодовольной улыбкой продолжал тревожить ее тело. Как это ни странно, ощущение от воровской ласки было приятным и очень острым. Елизавета могла поклясться, что ничего похожего у нее с Савелием не получалось. Возможно, здесь был эффект запрещенного плода, который, как известно, всегда сладкий.

…Елизавета проснулась неожиданно — от нахлынувших чувств. Ее взору предстала комната, озаренная утренними лучами. Рядом с собой она не обнаружила смазливого приказчика, и в груди что-то ворохнулось. Елизавета, уже пробуждаясь окончательно, решительно скинула с себя одеяло. Раньше подобное ей никогда не снилось. Какой-нибудь год назад эти ночные иллюзии она восприняла бы едва ли не как измену Савелию, а сейчас Елизавета сетовала на то, что сон так неожиданно прервался. Ей, как гимназистке, начитавшейся французских романов, не терпелось узнать, какое действие будет происходить на последних страницах книги.

Елизавета посмотрела на себя в зеркало. Хороша! Возраст тот, когда безо всякой усталости можно рассматривать себя в зеркало, не придавая особого значения едва заметным морщинкам в уголках глаз.

Порывшись в гардеробе, Елизавета приняла решение — платье следует надеть самое лучшее, а именно белое, расшитое махонькими розочками, слегка приталенное, с узеньким пояском. Этот европейский шедевр превращал ее в наивную выпускницу института благородных девиц, полную самых грандиозных планов на ближайшие пятьдесят лет.

…Не однажды Елизавета задавалась вопросом: откуда в ней прорезалась преступная жилка? Разве можно было подумать каких-нибудь два года назад, что примерная слушательница и гордость всего учебного заведения, закончившая курсы с похвальным листком, к тому же потомственная дворянка, чей род ведет свой отсчет с «нестеровской летописи», сделается верной подружкой матерого медвежатника? И, что самое забавное, ей совсем не наскучило подобное занятие, а даже наоборот — выработалась потребность в смертельном риске.

Если верить семейным преданиям, то ее прадеды были знаменитыми ушкуйниками, которые ради воровского ремесла покидали в самое половодье Великий Новгород, чтобы поозорничать на широкой Волге. Видимо, кровь знаменитых разбойников так неожиданно проявилась в примерной институтке.

Несколькими уверенными движениями Елизавета подвела брови, аккуратно подправила глаза и едва заметно подкрасила губы. Ничто не должно выпадать из придуманного образа примерной барышни из порядочной семьи.

Стенные часы мелодичным монотонным боем напомнили, что уже десять часов утра и до назначенной встречи остается всего лишь сорок пять минут.

Мамай уже с шести утра что-то строгал в крохотном дворике, тревожа ее разыгравшееся воображение негромким стуком. Со своей хозяйкой он был на редкость покладистым и приветливым, но Елизавета подозревала, глядя в его немигающие глаза, что жизнь его была не столь безоблачной. Однако расспрашивать об этом не смела. Если говорить по-простому, так она боялась его — никогда нельзя было понять, что таят в себе его махонькие, слегка раскосые глаза. Она даже как-то отважилась попросить Савелия убрать из ее дома Мамая, сославшись на то, что присутствие постороннего мужчины для нее очень тягостно. Но Савелий лишь улыбнулся, ответив:

— Послушай, голубка, давай оставим этот разговор навсегда. Я знаю, что его вид не нравится многим. Но это меня совершенно не интересует. Он один из самых верных моих людей, и ты всегда можешь на него положиться. И потом, я ведь беспокоюсь о твоей безопасности. Ну а он-то, с его прошлым… поверь мне, сумеет оградить тебя от массы неприятностей.

Стараясь не особенно стучать каблуками, Елизавета спустилась на первый этаж и как можно приветливее поздоровалась с дворником.

Мамай снял шапку и слегка наклонил голову:

— Здравствуйте, сударыня. Савелий Николаевич интересовался, как долго вас ждать.

Взгляд у Мамая был немигающий. Так смотреть может только старый и верный пес, но не опустившийся до того, чтобы лизать хозяйские руки в благодарность за кусок мяса. Даже пожалованный кусок хлеба он поедает с видимой ленцой, как будто бы делает господам одолжение. Такой пес способен вцепиться в руку с кнутом, даже если его сжимает хозяйская рука.

— Как только Савелий появится, скажите ему, пожалуйста, что я приду сразу, как только освобожусь.

— Передам, сударыня, — покорно произнес Мамай и поспешнее, чем следовало бы, убрал метлу, загораживающую проход.

Сибирский промышленный банк располагался на Пречистенке. Огромное, возведенное в форме пятиугольника здание с большими полукруглыми балконами и ажурными перилами производило сильное впечатление на каждого, кто его видел впервые.

Возглавлял Сибирский промышленный банк Виталий Николаевич Звягинцев. Он был в том возрасте, когда проступающая седина не старит, а только добавляет еще больше моложавости. Безукоризненно одетый, в непременно белой рубашке, он представлялся классическим примером банковского служащего, в жилах которого текла кровь нескольких поколений финансовых магнатов. Но достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять: это далеко не так. Лицо, грубоватое, слегка мясистое, подобное белому листу бумаги, говорило о трудной карьере. Глубокая морщина на лбу — невеселая дума по поводу предстоящей вакансии на должность начальника отдела. Самодовольные морщинки у глаз — радость: в министерстве наконец его отметили и назначили заместителем управляющего. А вот морщина на переносице — это уже серьезно. Прежний управляющий банком — старый немец с плотоядной улыбкой и неизменной любезностью в голосе — заподозрил в молодом коллеге опытного соперника и предпринял немало неимоверных усилий, чтобы поломать карьеру своему заместителю. Морщина появилась от долгих переживаний, и нечто подобное наверняка можно было бы обнаружить и на его сердце.