Всем поровну - Александр Громов

Среда никак не реагировала. Минут через пять я оставил попытки закосить под слабоумного, успокоил встревоженного Максютова, а еще через минуту заподозрил себя в наивности. Известное дело: ординарный человек, как правило, в слабоумии не талантлив. Любой психиатр расколол бы меня в три секунды, так что уж говорить о Монстре, лезущем прямо в мозги?

Почему бы для эксперимента не запустить сюда нормального олигофрена?

Кстати, они тут есть. Сидят в той стене, что не стена, а барельеф «Битва богов с гигантами», если не слишком вглядываться в дебильные физии тех и других. Месиво тел. Змеиный клубок. Для чего, интересно, Монстр показал мне это? Приглашал присоединиться?.. Да нет, вряд ли. Я для такого дела рылом не вышел, вот что меня радует больше всего…

Стоять мне надоело. Я сел на корточки и стал думать о гипотезе Топорищева. Конечно, ошибочный прокол времени вместо пространства – очень искусственное предположение, но что делать, если более простые объяснения не проходят? Тогда получается просто забавно: зародыш продвинутой ноосферы находит планету, очень сильно напоминающую привычную ему Землю, правда, с недостатком углекислоты в атмосфере, населенную примитивными аборигенами, и теперь принимает нас за каких-нибудь, прости господи, тау-китян, похожих на его хозяев так же, как фальшивый банковский билет похож на настоящий. И поступает – благородно! Никакой охоты на человечество. Новая среда обитания не жрет подозреваемых в разумности аборигенов – попросту вышвыривает их из себя, и пусть они сами позаботятся о том, чтобы не превратиться в отбивную при приземлении. Правда, в перспективе они все равно обречены на вытеснение и вымирание, вроде могикан или гуанчей, – но что это, спрашивается, как не осколки чисто человеческой этики? Разумные разумных не едят – просто убивают, не всегда замечая это.

Вряд ли объект отзывался на мои мысли, но только потолок колодца, маячивший прежде в недосягаемой вышине, потемнел и как будто стал ниже. Вроде опускающегося поршня. Словно у Монстра вдруг прорезался юмор, очень поганого свойства, но все же человеческий…

Нет, показалось.

Тоска… Здесь не случается ничего. Какой-то колодец Бездействия – сиди хоть до седых волос, ничего не высидишь. Может, это все-таки ловушка?

Может быть. Ну почему я не пошел в бухгалтеры? Размеренная работа, стабильная зарплата, никаких длительных командировок, и домой можно являться вовремя, к шести часам, включать телевизор и в ожидании ужина смотреть с Настькой футбольные матчи и тупые телевикторины, а когда обоим надоест, катать ее на спине, изображая то лошадь, то верблюда, но стараясь не слишком трясти, чтобы не прикусила язык…

А ведь я ударил ее однажды… Всего-то за то, что она исчеркала маркером новые обои и рукопись только что законченного Машей перевода. Ну могла ли она понимать, что делает? А я ей – оплеуху…

Врешь, мразь! Если бы ты действительно любил ее как свое продолжение на этом свете, разве ты старался бы приходить домой попозже, оправдываясь прорвой работы, чтобы только застать дочь уже спящей, чтобы не слышать ее идиотического лепета, не видеть одутловатого лица и вечно высунутого толстого языка над подвязанным слюнявчиком? Разве ты…

Меня засасывало в вязкие воспоминания, и одно пронзительное мгновение я понимал, в какое место меня занесло, и даже пытался бороться, наивно надеясь, что сопротивляться Монстру в человеческих силах, – но сил хватило лишь на то, чтобы осознать свою беспомощность, и сейчас же меня сорвало, как сухой лист с дерева, закрутило и понесло…

Радуйся, подонок! Три года назад ты днем заметил в окнах соседа свет, но спокойно прошел мимо его двери, не догадавшись позвонить, – а парализованный сосед в это время умирал на полу в прихожей не столько от обширного инсульта, сколько от невозможности сплюнуть слюну, и, захлебываясь, безмолвно кричал…

Ты был наивен, если думал, что эта рана зарубцевалась, ты был непроходимо глуп, если вовсе не считал ее раной. А сколько их!.. Ну что хорошего о себе ты можешь вспомнить? Как однажды разогнал обрезком трубы шестерых подонков? Велика заслуга! И как в училище потерял зуб, вступившись за одного слабака? – тоже ведь без толку, его все равно потом отчислили…

Да, иногда тебе случалось совершать и добрые дела, но много ли они стоили? А как ты поступил с той девочкой – помнишь? Не забыл, гнида? Тебе было почти пятнадцать, ей вряд ли больше десяти. Все верно, ты не тронул ее. Но кто приказал ей раздеться, угрожая избить до полусмерти, не ты ли? Неправда, что ее жалкий рев навзрыд остановил тебя – ты вообще не собирался ее насиловать, тебе было достаточно ее унижения наготой и беспомощностью, сознания своей полной власти над трясущимся от страха человеческим существом, вдобавок все твое возбуждение самца провалилось в тартарары от ее рева. Да, тебе было пакостно потом, ты никому не посмел рассказать об этом… а значит, ты недостоин даже ненависти и в лучшем случае можешь рассчитывать лишь на жалостливое презрение.

А тот мужик… как его… ну тот принципиальный, что ни в какую не хотел стучать… и надо было оставить его в покое, начальство в общем не возражало, на его дружка и так имелось материалов лет на пятнадцать строгача… а ты, молодой да честолюбивый, решил проявить служебное рвение и надавить на клиента посильнее… Кто ж знал, что он намылит себе петельку? Ты ведь даже фамилию его не можешь вспомнить – забыл, и не было у тебя тогда чипа в голове…

Мразь, дерьмо, подлец! Червь еси, смрад еси, кал еси…

Мучительная жалость к себе, сладкая боль…

А вот еще…

Не было больше сил упиваться собственным ничтожеством. Да, да, я тварь, я последний подонок, я недостоин даже мысли о снисхождении! Ну так убейте меня, избавьте от мук! Убейте!!! Скорее!.. А-а-аа-а!..

«ОПАСНОСТЬ ВТОРОГО РОДА!» – бесполезно орал чип.

Я выл. Я извивался, как червяк, брошенный на муравьиную кучу. Искусал себе губы до крови. Максютов что-то кричал мне в наушники – я не слушал. Какое счастье, что мне отказали в табельной «гюрзе» и «блаженной смерти» – я бы с радостью воспользовался не одним, так другим! Резервы моего мазохизма кончились. Нельзя жить, непрерывно наслаждаясь болью…

А стропорез?!

И в следующее мгновение, словно поняв, что высшая точка достигнута, скрупулезно отмерив мне предельную порцию сладкой муки, Монстр проглотил меня и выплюнул совсем в другом месте. Это была короткая и широкая пещера, вернее, грот. Я пробыл в нем лишь несколько минут – ровно столько, чтобы после наслаждения болью насладиться ее отсутствием. Здесь ничего не происходило. Грот Отдыха – так я назвал это место.

И провалился вновь.

И еще раз.

И еще…

Без конца.

Четвертый час меня несло по замкнутому кругу. Пещера Нирваны – Термический коридор – камера Абсолютного Одиночества – колодец Великой Скорби – грот Отдыха – зал Безграничного Счастья…

И снова.

Снова.

– Хватит, – молил я. – Не хочу. Достаточно.