Из тупика - Валентин Пикуль

И вдруг оборвало тишину отсеков — бравурно громыхнуло из кают-компании взрывом рояля. И разом опали грохоты, и полилась навзрыд — такой печалью — музыка! Кто-то (таинственный) играл в заброшенной кают-компании. Не баловался, нет, — играл. По настоящему. «Кто?..»

Взволнованные, поднимались матросы. Вся команда крейсера неслышно сходилась к офицерской палубе. А там горела на рояле свеча. Перед инструментом, простылым и забытым, сидел какой-то плюгавец мужичонка. В тулупчике, в шапчонке с ушами, которые болтались тесемками. Откуда он взялся? с каким катером? — никто не слышал. Не привидение — человек, и бутылка коньяку стояла перед ним на лакированной крышке рояля. И трепетала свеча, и пламя ее отсвечивало на боках дареного в Англии самовара.

Стояли. Слушали. Ни шороха.

В темные глуби люков, в придонные отсеки крейсера, где затянута льдом вода на три фута, до самой преисподни погребов, где копится для боя гремучая ярость тринитротолуола, сочилась сейчас, затопляя все, торжественная музыка. Казалось, человек этот ничего не замечает, ничего не видит. И матросы не мешали ему: пусть играет… Это для души хорошо.

И резко оборвал! Налил коньяку, а рука дрожала. Глянул в темноту, где затаили дыхание матросы.

— Это был… Рахманинов! — сказал неожиданно. Смахнул с головы шапчонку, бросил на диван тулупчик, под которым оказался мундир капитана второго ранга. Даже погоны!

— Моя фамилия, — назвался гость, — Зилотти. Нет, не бойтесь, ребята, я не немец — я русский. И прислан Главнамуром на должность командира крейсера. — Отпил коньяку, прищелкнул языком: — Не буду скрывать, что я бежал от большевиков… с Балтики! — И тронул клавиши, любовно: — А рояль у вас расстроен.

Матросы деликатно промолчали, и тогда кавторанг добавил:

— Обещаю, что мешать вам не стану. Но и вы мне тоже, пожалуйста, не мешайте. Впрочем, когда я играю, можете приходить и слушать. Только — тихо…

Это был человек растерянный и потрясенный. Его можно было сейчас повернуть как хочешь. Уже по первым словам Зилотти стало ясно, что он не враг матросам. Бежали от большевиков разно (иногда бежали, когда совсем и не надо было бежать)..

В полночь — резкий стук в двери салона.

— Да-да, войдите! — разрешил кавторанг.

Павлухин вошел в каюту салона и заметил, что Зилотти выдернул из-под подушки пистолет.

— А я к вам с добром, — сказал Павлухин.

— Извините, — смутился Зилотти, пряча оружие. — Но об «Аскольде» так много ходит дурных слухов.

— Отчасти правда, — кивнул Павлухин. — У нас расстроен не только рояль. У нас расстроена служба. Если вы приложите старания, чтобы наладить боевую службу на крейсере, то мы вас, гражданин кавторанг, всегда поддержим…

— Кто это вы?

— Мы — команда крейсера. И мы — большевики.

— Много вас здесь?

— Я… один. И трое сочувствующих. Остальные вне партии, но примыкают к Ленину… Я не шучу, это правда!

Зилотти до самых глаз натянул на себя одеяло.

— Служа, я могу быть только очень требовательным.

— Требуйте… «Аскольд» служит революции!

— Но я бежал от революции. Я бежал от нее…

Павлухин показал рукою на черный квадрат салонного окна:

— Дальше бежать некуда. Здесь Россия кончается, мы живем с самого ее краешка. Дальше — океан, и… все! Амба!

На следующий день дали побудку в семь («Вставать, койки вязать!»). Был завтрак — на спущенных столах. Нарезали хлеб пайками; одна банка корнбифа — на четверых. Ну еще сахар.

Павлухин велел Ваське Стеклову отнести порцию в салон.

— Не спорить! — сказал он. — Командир есть командир! Он имеет право сидеть не за одним столом с нами.

Как всегда, ехали с берега спекулянты, «баядерки» и базарные бабы. «Аскольд» не принял катер под свои трапы.

— Отходи! — велели с вахты. — У нас анархии нету!

— Чтоб ты потоп, проклятый! — ругались бабы, и катер потащил их на «Чесму» (там волокитничали по-старому).

…В штабе Главнамура — в который уже раз! — обсуждался вопрос о полном разоружении «Аскольда». Естественно, дело передали в Мурманский совдеп.

— Можно? — спросил Юрьев.

— Вы уже вошли, — недовольно заметил Зилотти.

Юрьев размашисто отряхнул с кепки растаявший снег.

— Демократическая привычка! — засмеялся. — Вхожу смело.

— Очень дурная привычка, — ответил кавторанг; он не предложил ему сесть. — Итак? — сказал, поглядывая с недоверием.

Юрьев выложил перед ним бумажонку.

— Что такое? — спросил Зилотти, не читая.

— Резолюция Мурманского совдепа…

— О чем она?

— Совдеп постановил: крейсеру «Аскольду» сдать боезапас на базу полностью, под расписку Чоколова, начальника базы…

«Вжик-вжик» крест-накрест — и резолюции не стало.

Зилотти швырнул обрывки под стол.

— Еще что? — спросил. — Нет, нет, не нагибайтесь. На это есть на кораблях вестовые — они все подберут… Вы не лакей?

Юрьев выпрямился, задыхаясь от гнева.

— Вы… вы… За мною стоит Советская власть! — выпалил он. — А что, интересно знать, стоит за вами?

— За мною… За мною команда крейсера первого ранга «Аскольд», которым я имею честь командовать. И за мною, как это ни странно звучит, большевистская резолюция ревкома этого крейсера: боезапас НЕ СДАВАТЬ!

Юрьев уже отвык от унизительных положений, его даже зашатало.

— А как вы, сударь, думали? — закричал на него Зилотти. — Ваш дурацкий совдеп чего желает? Чтобы я командовал пустой коробкой? Ваша резолюция — это предательство интересов России!

Юрьев повернулся к дверям.

— Стойте! — задержал его Зилотти. — Вы куда?

— На берег.

— Посторонним лицам, — отчеканил кавторанг, — не дано право самостоятельно разгуливать по кораблю. Это не бульвар! Я вызову рассыльного, и он проводит вас до трапа.

В сопровождении вахты, словно под конвоем, Юрьева довели до трала. Внизу прыгал, стуча обледенелым бортом о привальный брус крейсера, главнамурский истребитель. Юрьев еще раз с сомнением оглядел чистую палубу «Аскольда».

— Мы эту самостийную лавочку прихлопнем! — сказал на прощание. — Гуд бай, братишечки… — И укатил.

Брестские переговоры о мире, которые возглавлял с советской стороны наркоминдел Троцкий, имели несколько ступеней, и с каждой ступенькой все наглее становились немецкие генералы. Казалось, еше немного, и терпение русских лопнет: молодая страна снова развернет штыки на кайзера.