Я заберу тебя с собой - Никколо Амманити

Проклятое мгновение.

Проклятое мгновение, когда хвастун решил пройтись по парапету.

Проклятое мгновение, когда ты кидаешь камень с моста.

Проклятое мгновение, когда ты наклоняешься за сигаретами, а подняв голову, видишь перед собой через лобовое стекло тело, распластанное на зебре.

Проклятое мгновение, которое не вернуть.

Проклятое мгновение, способное переломить твою жизнь.

Проклятое мгновение, когда Пьетро ответил, поставив ногу на провод, и потянул, и магнитофон упал в воду с тихим…

Плюх!

138

Из рубильника рядом со счетчиком послышался сухой треск.

В ванной воцарилась темнота.

Флора поднялась с воплем, то ли оттого, что решила, будто ее ударило током, то ли неосознанно, в любом случае, она встала, мгновение балансировала на одной ноге, потом еще мгновение, а в следующее осознала, что сейчас упадет, и повалилась назад, в темноту, раскинув руки.

Бум!

Она почувствовала сильный удар в основание затылка. Резкий удар, от которого вздрогнула челюсть и вся голова.

Угол.

Если бы она положила на дно ванны те пластиковые цветы, которые видела в Орбано, за двадцать тысяч лир штука (слишком дорого, цветы-то некрасивые), может, она бы не умерла, хотя, возможно, и они бы ее не спасли. После трех часов, которые она неподвижно пролежала в воде, ноги задубели.

Она опять лежала в ванне.

Ладонью она коснулась затылка. И не понимала. Она чувствовала, что волосы у нее в чем-то мокром. И чувствовала, что края раны распухли. Она сунула в рану палец и почувствовала, что она глубокая. Удар был очень сильным.

Она не понимала. Ей не было больно. Совершенно.

Она попыталась подняться. Еще раз.

Почему ей не больно, но она не может встать? Наоборот, она чувствовала, как медленно погружается в воду. Вот в чем дело — руки и ноги не слушаются.

«Может, и мама чувствовала что-то подобное… нет, это мягкое, не жесткое, как у мамы… я медленно погружаюсь… вода пахнет солью и металлом… пахнет кровью».

Вода дошла ей до рта.

«Я не могу так просто умереть так нельзя мама мама кто будет ухаживать за мамой если не будет твоей доченьки твоей Фло и сейчас я уже частично убита частью мамы.

Мама! Мама! Я умираю! Мама!»

139

Леденящий душу вопль, брызги воды, глухой удар о ванну.

Пьетро закрыл глаза, вдохнул и не закричал, но бросился из ванной в поисках двери и пробежал мимо, не заметив ее. Везде было темно. Он оказался в кухне. Дверь. Он открыл ее. Горячий удушливый запах экскрементов ударил в нос. Сделав пару шагов, он ткнулся в преграду, в барьер, что-то металлическое, что-то, что было ему выше головы, и замер, раскрыв рот, над жестким телом, над тельцем, хрипевшим и сопевшим, и он начал брыкаться и отбиваться и орать, как эпилептик и, перепрыгнув через это нечто, рванул назад, ударяясь об углы и наткнувшись на подставку для телефона, и наконец увидел входную дверь, повернул ручку и стрелой полетел вниз по лестнице.

140

Она дышала носом.

Все остальное было под водой.

Глаза ее были открыты. Вода была горячей. И горькой на вкус. Перед глазами вертелись красные круги. И они становились все шире и шире, вихрь и шум, глухой шум в ушах, рев самолета, летящего с Ямайки, и в нем Грациано, возвращающийся к ней. «Потому что я его позвала и тут холм и он вертится и тут мама и папа и Пьетро и Пьетро и зачем я Флора Палмьери родившаяся в Неаполе и маленький мальчик с рыжими волосами и Грациано играет и приходят коалы большие серебристые коалы и так легко всего легче на свете идти за ними по ту сторону холма».

Видение вызвало у нее последний спазм, улыбку, и, когда она наконец смирилась с происходящим, вихрь отпустил ее.

141

Приоткрыв рот, скрестив за головой руки, Пьетро смотрел на звезды.

Он их не различал. Но знал, что среди них есть Полярная звезда, звезда моряков, и она ярче других, хотя сегодня ночью все они светили ярко.

Сердце его успокоилось, в желудке больше не урчало, в голове все улеглось, и он расслабился и уже почти задремал на пляже. Глория была рядом. И уже какое-то время она не шевелилось. Должно быть, спала.

Они находились здесь уже больше шести часов, в отчаянии по сто раз принимались обсуждать произошедшее, задавались одними и теми же вопросами, думали, что делать, но наконец утомление взяло верх, и теперь Пьетро чувствовал себя просто смертельно усталым, обессиленным и ему не хотелось думать.

Ему хотелось так и лежать тут, на горячем песке, смотреть в небо, и так всю оставшуюся жизнь. Но это было непросто, потому что сидевший в нем крошка-психолог вдруг оживился и спросил: «Ну, как вы себя чувствуете после убийства собственной учительницы итальянского?»

Он не знал, что ответить, но мог сказать, что после убийства другого человеческого существа не умирают, тело продолжает работать и голова тоже, но не так, как раньше. Да, с того самого мгновения и до самой смерти жизнь его будет делиться на до и после. Как с Рождеством Христовым. Только в его случае это до и после смерти Палмьери. Он поглядел на часы. Два часа двадцать минут, 19 июня, первый день после Ф. П.

Он убил ее током.

Без всякой причины. А если причина и имелась, Пьетро не знал ее, не хотел ее знать, она была заперта в глубинах его души, и извлечь ее оттуда могла лишь сокрушительная сила, сила, способная обратить его в безумца, в убийцу, в чудовище.

Нет, он не знал, почему убил ее.

«Она говорила тебе ужасные вещи про тебя и твою семью».

Да, но он убил не поэтому.

Это было что-то вроде разрядки. Внутри него лежали тонны тротила, готовые рвануть, а он и не знал. А учительница нажала на кнопку, которая приводила в действие детонатор.

Как с быками на корриде — они стоят посреди арены и ужасно страдают, а поганый тореадор их колет, а они не реагируют, но в один прекрасный момент он им всаживает свою шпагу слишком глубоко, и бык взрывается, и тореро может вертеться как хочет, рано или поздно он все равно получит удар рогами в живот и бык поднимет его и отшвырнет, внутренности наружу, кровь изо рта, и ты счастлив, потому что эта испанская забава с втыканием шпаг в спину, туда, где больно до невозможности, — самая отвратительная забава на свете.

Да, причина могла быть в этом, но ее бы все равно не хватило, чтобы оправдать то, что он сделал.

«Я убийца. Убийца. Убийца. Пьетро Морони убийца». Неплохо звучит.

Выяснится, что это был он, и его засадят в камеру до конца дней. Он надеется, что у него будет комнатка (маленькая камера) только для него одного. Он сможет читать там книги (в тюрьмах есть библиотеки). Сможет смотреть телевизор (Глория может подарить ему свой). Будет спать и есть. Вот и все, что ему нужно.